|
Очерки
новой гносеологии |
Теория познания. Очерки новой
гносеологии. В 4-х ч. Глава
1 Глава2
Глава 3 Глава 4 |
|
|
Эмилия Тайсина ДНЕВНИКИ ПУТЕШЕСТВИЙ Европа, Азия, Африка, Латинская Америка, США
Казань 2010 |
СОДЕРЖАНИЕ |
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
ЭЛЛАДА Вода Кастальского истока Светла, свежа, не холодна. И многоглаво, и высоко, Любимый муз и света богом, Распростирается Парнас. Блистающий, горячий камень В сени дубов и пиний спит. Стволы колонн в дельфийском храме, Стук сердца в театральной яме, Струится зной в овальной раме; Воспоминаньем – дробь копыт… И эхо здравиц в скалах живо, И мнятся лавры и цветы, Браслетов звон, хламид извивы, А вдалеке видна – на диво – Вода Коринфского залива С неимоверной высоты. Историческая родина каждого философа –
Древняя Греция. Могу признаться, что, при всей любви к ней, при немалых знаниях,
какими обладаем о ней мы, призванные, при всей страстной тяге увидеть
когда-нибудь эту легендарную землю, в сто раз усиленной после «Волхва»
Фаулза, я никогда по-настоящему не верила, что это будет возможно. Однако
«поход в греки» все же состоялся! Усилиями нового руководства возрожденного
Российского Философского общества и персонально его de facto президента
Александра Николаевича Чумакова и Главного ученого секретаря Королева Андрея
Дмитриевича из Москвы 13 августа Приведу здесь полностью свои путевые
заметки, которые, к сожалению, потеряли детальность на болгаро-греческой границе,
после того как я купила фотоаппарат. 13.08.05 …Собственно, начать стоило вчера. Мои
дети, Булат и Алсу, проводили меня на вокзал, на поезд «Татарстан». Жаль было
уезжать именно в этот день: могли бы еще раз напоследок съездить в Яльчик…
Старшие дети там и остались. Ну, так или иначе, провожали меня, – безо всякой
помпы, даже без шампанского, – «в греки». …Обслуга в «Татарстане» была ужасная,
раза два я просто вскипела; не спала до утра; уснула как раз перед Москвой.
Проснулась – поезд уже стоял, пассажиры выносили вещи; впопыхах все похватав,
кинулась на перрон… Рената нет. Потом, уже на крытом перроне – Ренат есть!
Озабоченный: я не сообщила номер вагона, сотовый не отвечает… и цейтнот! 16.00. Прервусь на минуту: пересекли (безо
всяких приключений) границу с Беларусью. Андрей Дмитриевич поставил видео
двухлетней давности: поездка в Турцию, на предыдущий Философский Конгресс.
Знаменитый «философский пароход». Сразу же скажу: из тридцати сегодняшних
путешественников девятнадцать знакомы как раз по Стамбулу. Сейчас все они радуются. …Ну вот. Ренат препроводил меня на
Теплый Стан, Российские линии, и мы стали ждать. Я опоздала на час. Другие –
на два. Третьи – на три. Мы уехали, вместо семи утра, в пол-одиннадцатого:
румыны, в свою очередь, опоздали с визой. Потом все пошло нормально и даже
скучновато. В автобусе меня пересадили с лучшего места на худшее, рядом с
пожилой и глуховатой, поначалу любезной дамой Светланой Михайловной. Я потом перебралась еще на третье место, у
окна и без соседей. Автобус полон лишь наполовину. Пока приняла стиль
«дикарка»: ни я ни с кем особо не общаюсь, ни со мной никто. День серенький,
ехать легко. Я одета в просторный полотняный брючный костюм, под ним
ярко-красная блузка, туфельки тоже красные на светлой подошве – по сути тапочки.
Я же хромыш. Однако они болгарские, подарок сестры (а ей достались от
уехавшей в Израиль Аллы Файн). Недалеко от Смоленска – сюрприз:
туристическая компания «Анкор» преподнесла нам в качестве компенсации за
поздний отъезд коробку шампанского, нас догнала легковушка. Прямо перед
границей мы остановились и в придорожной кафешке сие благородное вино
распили. Теперь повеселее. …Скоро семь вечера. Через пару часов
Минск. Дорога хорошая, ровная (можно писáть на ходу), зеленая и
миловидная. Однако стало меньше лесов. Погода улучшилась: всё хмурилось,
хмурилось, а сейчас облака расслоились, оформились и побелели; блеснуло
солнце. …Всё та же дорога; всё тот же фильм по
автобусному TV, посвящен стамбульскому философскому конгрессу. Доклад
Хабермаса. Айя София. Золотой Рог. Национальная гвардия в красно-золотых
халатах; танец живота. Звучит турецкая музыка. Публика в автобусе
одобрительно переговаривается. Вдруг на экране мелькает Натан Солодухо; его
узнают: «О! этот, как его… философия абсурда!» …Вечереет. Допишу в гостинице. …Хотя нет. Ещё пару строк.
Обнаружились две хорошие неожиданности: 1. Опять серьезно загустели леса. 2.
Время здесь на час назад, так что опять пол-седьмого. Мелькают указатели: р.
Бобр; г. Брэст; г. Барысау… и вдруг – Курган Славы, и через Посреди автострады тянется бесконечная
клумба с желтыми, оранжевыми и коричневыми цветами. И все не гаснет вечерняя
заря. [ad marginem: в Минске мне еще не удалось набить карманы вкусными
мелочами со шведского стола, но впоследствии мы со Св. Мих. в этом весьма
навострились…] 14.08.05 Всё получилось много лучше и, если
можно так выразиться, длиннее. Минск прекрасен, просто прекрасен; чистый,
просторный, зеленый, много широких проспектов типа Невского, огромных зданий
– и административных, и храмовых. В центре, где мы жили, – жили, потому что
уже уезжаем, – парки, пруды с лодочками на р. Свислачь (?). Оставалось
полчаса светлого вечера, но нас успели свозить на обзорную экскурсию, вела
прелестная молодая женщина-гид, и мы все весьма впечатлились. [ad marginem:
рассуждая вообще, – четыре-пять классных мужуков, конечно, были, но все, и
классные, и не-классные, – с женами]. Гостиница «Юбилейная» просто супер;
впоследствии выяснилось, что именно в ней работал дилером в казино мой
Шеззер, пока жил в Минске. Поздно вечером, сидя в глубоком кресле в холле
гостиницы, я впервые увидела греков (правда, киприотов). Один читал газету; я
подсматривала в текст. Кое-что понятно. Ночью я еще выходила погулять по
центру. Стало прохладно; сегодня с утра моросит. И вот, после шведского
завтрака, в полном врéменном мире с соседкой, мы выезжаем в
Бухарест.
……………………………………………………….. Пока ждем пятерых опоздавших, скажу,
что оправдались два моих худших подозрения, если не сказать страха: 1) вместо молодого юноши в номере со мной
пожилая дама – 70 лет! Тот самый Св. Мих.; 2) ни один человек за сутки ни разу не заговорил ни о чем
философском, кроме воспоминаний о турецком конгрессе. Только мой св. Михаил –
экономист-эколог – сказала для начала знакомства, что винит философию во всех
существующих грехах, а конкретно, за то, что случилось со страной и с
человечеством. Угодно? На сем пока и замолчали. Едем. Happy people travel in
rain. …………………………………………………………… Едем в сторону Украины. Всё ли это еще
трасса Е-30? Игорь, сопровождающий от «Анкора», ведет сбивчивый рассказ о
Беларуси. Бывшее Великое Княжество Литовское (а Литва – это вовсе Жмудь).
Литвины – самоназвание; возникли из трех племен, кривичи, драговичи и
родимичи, а те, в свою очередь, из смешения балтов и восточных славян. Было
два центра притяжения: Полоцк на севере и Туров на юге. Первая столица –
Новогрудóк, потом Вильно и Минск. При Великом князе Всеволоде Чародее
(!) Полоцком государство простиралось от Балтийского до Черного моря, включая
нынешнюю Польшу и Украину. Ягилоны… Ягайла, Ядвига, Уния… Ягайла – литвин,
присоединивший к великокняжескому титулу еще и «король Польский». Они
гордятся, как своими соплеменниками, и Мицкевичем, и Достоевским, и Дзержинским
(в Минске есть им памятники), и годами победоносной великой войны. …До Украины …За окном – озеро, примерно как
Архиерейское, и на нем штук 500-600 надувных рыбацких лодок! И все еще видны
окраины Минска. (Раньше произносили «Менск», от р. Мень – означает «налим»). Так. За одно утро две стычки: сначала
Игорь и Александр Николаевич долго (и за дело: выпадаем из графика)
отчитывали опоздавших, а те огрызались. Затем буквально сейчас я цапнулась с
тремя-четырьмя старослужащими, защищая фильм «Дневник Бриджит Джоунс». Те
стали кривиться по поводу «трахания с утра». Я заявила, что это сильный,
умный, талантливый фильм о любви. В итоге мне сказали: «Ну, это что кому
необходимо», и им поставили «Весну на Заречной улице». Скоро Беловежская
пуща. (Перед Беловежской пущей так и не
успела увидеть огромный, в три роста, памятник зубра). …Вот она! Марийке уступает. …Солнце вышло; нет, почти не уступает! …Едем час; всё красиво! …А весну на Заречной улице тоже быстро
похерили. Сейчас все потихоньку беседуют. А я постепенно проникаюсь подлинным
far niente. Солнце вышло – и больше не уходит. Облаков много-много, одинаково
бело-лохматеньких. Тянется зеленая равнина Беларусь. А «философы» сбились на тему
путешествий. «Парк Ричмонд, тайский массаж, Краков, Индия, Италия, воздушные
шары, пароходы…» Говор стал громче, поминутно звучит смех. Казань вдруг
Чумаков помянул в связи с могилой Василия Джугашвили. В целом, делаю
предварительный вывод, все они весьма политизированы. Сейчас одна добрая (и
прилипчивая) маленькая старушка заговорила об аналогии законов Вселенной и
этических законов, – её с хохотом прервали. Хочется закурить. Над автобусом
парит, медленно отставая, белая стая то ли журавлей, то ли аистов. Никто не
видит. Впереди Чумаков, собрав кружок человек в 6-7, повествует о жареных
гусеницах. Соседка (она осталась сидеть непосредственно за мной) предлагает
поесть крутых яиц. Колеблюсь между стадиями «дикарка» и «услужливая маленькая
женщина восточной национальности»: помогаю ей носить вещи. Какого… (буя) я
так старалась, чтобы мой собственный багаж был как можно легче?! …Сзади доносится фраза: «Рыбное
ассорти – 29 евро!» – и потом общий хохот. Что сказали? …Уже полдень. После короткой остановки
на заправку и попить – свернули с нашей хорошей Е-30 на дорогу попроще, не
доехав …Сегодня же ПРАЗДНИК: Медовый Спас! И
сосны вокруг, и солнце над. Все будет хорошо! …Вдруг возникает сюжет о даргинцах:
аллюзия на анекдот о том, сколько философов нужно настрелять на килограмм
мозгов. Автор аллюзии – Мустафа Исаевич Билалов (впоследствии мой любимый
друг). Кумыки, а он именно кумык, народ близкородственный татарам, однако все
же кавказский. Кавказец в нем сильно чувствовался… в особенности благородство
по отношению к женщинам. Проректор по науке Дагестанского университета,
чистый философ, то есть защищался по 01. Я навсегда запомнила, как он позже,
рассказывая о себе, обмолвился: «Просто я очень любил философию. И совсем не
думал, что я и сам философ». Мы тогда долго ехали вдоль безымянной реки,
котоая оказалась чуть ли не Пинеем. В Греции я подарила ему камень с
Парнаса... Странно; теперь мы свернули влево от
знака: «Брэст, 33» на дорогу «Ковель, 84». Что же это мы, поедем через Луцк?!
Немыслимо! Да, карта нужна насущно!!! Ничего себе, – дочь, жена и сестра географа! Выехала в такую дорогу без
карт! By the way: на стоянке две минуты
поговорила с двумя мужучками, и выяснилось, что во всей группе есть только один еще чистый философ: Билалов Мустафа. Sic! Что
делать? …Через Прозвучала перед границей шутка:
Входит в метро некто и грозно возглашает: «Та-ак, все приготовили билетики!»
Публика, страшно волнуясь, хлопает по карманам… Моя соседка, после часа стояния на
границе Белоруссии и Украины: «Как легко проехать из Испании во Францию, из
Бельгии, скажем, в Голландию! Даже не заметишь…» И несется: Тунис!
Братислава! Египет! Австрия!.. …Два часа провели на белорусской
границе; наконец, печать пожаловали. В 50-ти м от пограничника магазин.
Duty-Free Shop. Все туда поглядывают. А место сие называется Мокраны.
«Добрага шляху». …Время пол-пятого. Стоим на украинской
границе. Возвращают паспорта. Визу дали. Место сие именуется Доманово.
Жовтоблакитники… «Волынь вiтае вас. Луцьк – 145 км». Публика договорилась уже до
свекольного самогона, заткнутого тряпочкой, принципиально. В пять вечера –
вынужденная остановка в лесу. Люди с голоду нарвали рябины и желудей.
Появились неопознанные деревья: вероятно, яворы. Или грабы. «Ой, на горi явор
зэлэненький, кажи мне усю правду, козак молодэнький… ото так копають мак». …Предлагают по ломтю сала. Я
отказалась. Мустафа объясняет желающим, что на войне и в походе мусульманину можно. Едем. Вот замелькали каштаны, акации,
кукурузные поля, табуны коней на лугах. Пошли станицы вроде Старотитаровки.
Зелено. Вдалеке – река Припять. Интересно, почему солнце с правой стороны?
Куда мы едем?! Всем все равно, все жуют. Мне дали кипятка. …А-а, солнце пошло
на закат, а мы – на юг! Ближайший городок Ковель. Западенцы. Бандеровцы.
Самые ющенковцы. Стоп. Ковель. Проехал паровоз – явно производства
братьев Черепановых. И телеграфные столбы с фарфоровыми рюмочками умиляют, я
таких с детства не видела. В целом – беднота. «Львiв – 167 км». Шесть часов вечера.
Луцк остался далеко слева. Ещё какой-то городок проезжаем, Туриньск.
Игорь-сопровождающий рассказывает историю Украины. Параллельно академик
Лисеев заканчивает свою повесть о лечении у шаманки в дацане Тар-Багатан (?)
под Улан-Удэ: «Она стала петь, колокольчики звенят, заговоры читать… Потом
говорит: всё, я тебя вылечила, давай 200 р. Я дал». – «Ну и как,
почувствовали облегчение, Игорь Константинович?» – «Значительное! Я думал,
больше попросит!» Так вот, Украина. В VI веке сложилась
восточнославянская ветвь. В IX веке на нынешней территории Украины жили
поляне, древляне и еще кто-то. В …На горизонте – мои пирамидальные
тополя! Пейзаж очень красивый, леса, луга, станицы; приятная погода,
переменная облачность. А дорога неважная. “L’viv – …Въехали во Владимир-Волынский,
«тысячелетний… витаэ вас». Станица и станица, видно, по окраине проедем.
Сейчас будет Буг. Хотя… нет, вот центр. Мило. Бирюзовый знакомый пединститут
стоит; громадный храм с золотым куполом – новодел; и на постаменте – танк
тридцатьчетверка. …Теперь Нововолынск. Смесь
Альметьевска со Старотитаровкой. И какие-то огромные увалы в чистом поле,
красной глины, типа… «сыртов» в Керчи… Вдруг – поставили диск, и – Робертино
Лоретти поет!.. Дивно!.. И – Захiднi Буг! Неширокий, заросшие берега, среди
полей и лугов, небольших лесочков. Schön. Город Красногорская шахта. В центре
«Украīньска правословна церкiв» в форме небольшого корабля. Это
правильно: «нёф» по-гречески «корабль». …И как-то вдруг, на фоне закатного
солнца, я увидела лесистые отроги. Карпаты? Мы повернули влево на Е-372.
Какая-то Жовква. Местность стала холмистой, дорога же гладкой. «Сэла и мiста»
через каждый км. Красивый, мирный ландшафт. Вдоль пути высокие старые тополя.
Странное чувство: вот здесь, слева, еще лесостепь, а тут рядом справа –
Карпаты?! Или нет? Такое же чувство было на Кубани, когда впереди, слева от
дороги показался Северный Кавказ. Кавказ или нет? За …И вот – дорога пошла круто вниз:
Львiв! Пока новостройки. Надпись характерная:
«Галопом по эвропах. Мережа туристичних агенцiй». Неожиданно – старый рабочий
район. Потом опять зеленые горные отроги, по сторонам улицы с невысокими
домами… Наконец – «Вул. Хмельницького». Трамвай по брусчатке… Краснодар?
Керчь? Дворцов не наблюдается. «Вул. Гайдамацька», платаны, трехэтажные
здания. Объезжаем кругом высокую зеленую гору с телевышкой. Дома
увеличиваются; улочки сужаются. Соборы! Платаны, акации… Опять
«Хмельницького»? «Торгова»… Пять углов. Дворцы! Театры! Плотный транспорт!
Магазины! Львiв! Ладно, подожду экскурсовода. ……………………………………………………………. В 15.08.05 Очень раннее утро. Стоим на румынской
границе, с украинской стороны – Тереблеча, с румынской – Серет. …Вчера я-таки ошиблась насчет Львiва.
Роскошный старый город; до ужаса не ухоженный, ветшающий, вода в домах только
утром и вечером в особые часы, вечером темновато (что-то это мне напоминает… ну
да, Крым; брошенный Советский Союз); на сам
город! Архитектура! Все стили, все, сколько есть. Храмы всех религий,
конфессий и сект; средневековый центр; с горы было видно колоссальный парк,
разбитый когда-то в честь прибытия Франца-Иосифа Первого для его кабаньей
охоты. (Оказывается, здесь, в Львове, стартовала и «социальная экология»).
Когда совсем стемнело, гид исчез, сведя нас вниз к центру и оставив около
какой-то модной кафешки. Поесть нам не удалось, даже за валюту. Не теряя
присутствия духа, мы сели посреди главной улицы с парковой аллеей, попили
кагору, поиграли на гитаре и попели. Зачинателем был некто Юра,
предприниматель, пожилой поджарый человек, компанейский и энергичный; именно
он в Греции предложил пройти марафон, я горячо поддержала, но от курса
отклониться нам не дали. (Интересно, как я собиралась пройти в день более Из Львiва уехали мы в пол-первого
ночи, и я, мазохистка, до шести утра, до подлинных Карпат (те, первые,
остались под вопросом) и до города Черновцы просидела рядом с водителем и
бессонным Сашей Чумаковым, пялясь на дорогу. Помню, как в полной тьме
пересекли Днестр; потом была река Оболонь, еще много других, слова забыла…
Вообще названия населенных пунктов исключительно чугавые… А вот Черновцы –
просто загляденье. На склонах довольно крутых, зеленых, высоких гор – чистый,
стильный, какой-то балканский, я бы сказала, город. Что ни дом – загляденье,
что ни площадь, что ни сквер – заглядение да и только! Белый, шафрановый,
терракотовый город на Буковине. Солнце встало в тумане, редкой красоты
зрелище: вершины гор ясно видны, в синеватых тонах, а ниже – вуаль тумана и
темно-розовое огромное солнце!.. В шесть утра Мустафа впервые – и
первым – произнес слова «Менон», «Теэтет», «истина». …А сейчас нас мурыжат румыны, вот уж
от кого не ожидала, и я страшно хочу спать, просто падаю с кресла. Сердце
покалывает; все-таки сорвалась, курю. Каждый раз выпрашиваю у кого-нибудь
зажигалку, а себе не могу приобрести ну
нигде – ни даже за валюту! В этих местах – что люди делают с валютой, я
не знаю? <Мысли довольно бредовые, но кажутся
откровением. Например: мы напоминаем пчёл, которым выдали для работы
недоделанные соты… Я поясню. Вот заревой цветущий луг, and I’m an eager morning bee. Either let me make my own cells or
give me ready ones! [Все равно непонятно? Я тоже теперь не
помню]> <Историю делают те, которым не
хватило в ней места. На сей момент – русские>. Ну, всё. Одиннадцатый час. Пасмурно,
но тепло. Едем в Румынию. Poftim se spuneţi la noi, cum se treackem… …Поля, речки, холмы, деревни… Это ж моя Румыния! «Давай, чувствуй, падла»
(Гришковец)! Другой все равно нет! Nelu, Nelu, cînd o-sâ ne vedem din nou? Nunca? Трасса
Е-85. ………………………………………………………………………. …Едем и едем по моей Румынии.
Кукурузные и подсолнуховые поля, виноградники, – а где поля роз? Раньше были.
Блестят издали реки в долинах, все время виден Карпатский хребет. Лесов нет,
только на горах. Архитектура городов, даже деревень, тоже неповторима.
Сучава! Очень красивая, невзирая! Останавливаемся на ланч в каком-то месте
возле огромного озера, название не запомнила: lacu… Бог с ним. Излила душу
какому-то румыну за Stella Artois в открытом кафе у того озера; стало легче.
Он, правда, мало что понял (хотя я говорила по-румынски!), кроме того, что я
родом из Греции и куда-то путешествую. Поехали дальше. Вот, пошел философский
разговор. Тема: Глобализация, культура, цивилизация. Зажигают Чумаков и
Билалов. Ничего нового, но народ стал подтягиваться послушать. Я не хочу.
Поговорим с Мустафой приватно, и не об этом. (И меня, и Мустафу, если о
чем-то заинтересованно расспрашивают, то об исламе. Надоело за жизнь,
ей-богу). Просадила уже 5 евро на еду. Сейчас в какой-то дремоте любуюсь
очередным городком. Какие домики с эркерами, башенками! Мне бы такой! …«Городок» оказался Яссами. Ни фига себе… А, нет, – Роман. Речка течет; Молдова. И самая высокая гора Карпат
тоже Молдова. Облака плывут и плывут неостановимо; рассеянный солнечный свет.
Настроение мечтательное. Черепичные крыши, фруктовые сады, узкие кирпичного
цвета арбы запряжены обязательно парой. Карпаты зеленеют, голубеют и синеют в
несколько рядов; и много ЛЭП и молчащих заводов. Иногда какие-то обгорелые
или заросшие бурьяном холмы. Чувствуется простор бедной страны. Она больше
Болгарии и Венгрии вместе взятых, и беднее любой из них… и 22 млн. чел. А
слева, вдали, прямо под горами, все тянется и тянется река Серет. До
Бухареста около В некий неприметный момент Карпаты
истончали, понизились и куда-то подевались. Вечереет. Туман. Оказывается, румыны сильно уважают
Александра Васильевича Суворова. Видели по дороге на холме эффектный
памятник; говорят, такой же есть в Измаиле. …Потеряв дороги, ориентиры и
направления, петляя по окраинам страны, мы приехали в Бухарест, опоздав на 6
часов от графика, среди ночи. Полюбоваться городом, понятное дело, не
удалось, и экскурсию запланированную мы тоже пропустили. Обида ужасная. Зато
номер шикарный, в темных фиолетово-коричневых тонах, и подушки большие!
Двор-колодец, во дворе ночное кафе и все, что с этим связано. Утро 16 авг. Едем в Болгарию! Здесь всего около Опять ездим кругами, теряя нужную
трассу, как и вчера. Пари на 10 000 лей: ни один из нас никогда больше
не захочет изучать сельское хозяйство и рабочую жизнь Румынии. Enough is
enough, как говаривал мой араб. В какой-то непримечательный момент
возвысились и зазеленели Карпаты. Слева.
А истончали они и растаяли вчера в тумане справа.
Куда мы едем?! Сегодня у меня будет стиль загадочной
египетской кошки Баст. Еще утром, за ранним завтраком (ненавижу) я
переоделась из размашистого полотняного бело-красного в облегающее бордо с
черными «огурцами» и крылышками вместо рукавов, черно-серебряные гэта – и
черные короткие испанские бриджи, память о нашей Инме – это ее сокращенное имя – Иммакулата Консепсьон де Мария,
что означает «непорочное зачатие девы Марии». Она подарила, уезжая из России,
много одежек нашей Алсу, а та – мне. Очень эффектно получилось, though no one cares. Except five men, of which
three are unnecessary. Прекрасное теплое утро; правда, облака
уже собираются. Скоро граница; с нашей стороны – Джирджиу, с болгарской –
Русия. (Туалет платный: 6 000 лей). Время 11.30; пересекаем Дунай,
состоящий из нескольких рукавов. Ах, как мы тогда плавали с французской
группой по этим рукавам в дельту Дуная! (Ах, Констанца!) Сейчас впечатление
несильное. Вятка и то красивее и шире; и явно не хватает французов. (На
болгарской стороне туалет – уже
10 000 лей. Зато там рядом паслись красивые черные лошади). Ах, drac! Не дали мне купить маленький
фотоаппарат за 49 евро в Duty Free! Заторопили, а теперь полчаса зря торчим
перед таможенной будкой! (Drac – не просто «дракон», а «дьявол». Dracula –
сын drac’a). …Если туалет дороже – вода и пиво
должны быть дешевле? …Говорят, алкоголь в Болгарии дёшев:
вино и ракия. …Фракийская империя, IX в. до н.э. Хан
Аспарух, etc. Болгария-Фракия – родина Спартака. И
Орфея. Платон пишет, что после смерти душа Орфея выбрала образ лебедя. (А душа
Одиссея – судьбу самого незначительного смертного, причем долго искала именно
такую). Оказывается, и 1-я, и 2-я Балканские
войны были за Македонию. А во время II-й Мировой войны Болгария, хотя и была
на стороне Германии, не выдала фашистам своих евреев (правда, они жили в
гетто, носили звезду Давида, но спаслись, а сейчас все в Израиле, здесь
осталась w часть). Пейзаж удивительно приятный; холмы,
перелески и поля. В Румынии, кажется, больше и возделанных полей, и пустошей
с бурьяном. Здесь просто подолгу чередуются зеленые холмы. Небось,
какая-нибудь люцерна. И сосны, of course. Запомнила названия гор: Стара Планина,
Рила, Родопы. Еще что-то. Есть два трехтысячника. Песчаные пляжи на море –
лучшие в Европе. Пища: не мамалыга какая-нибудь, а мясо и вино! Ну точно, мы
родственники! Тюрки, а язык славянский. …Стара Планина. Р. Янтра. Красиво!
Лиственный лес: предположительно яворы и грабы. Козы, пастух и журавель.
Колодезный. Отсюда …Бяла. Ничего особенного. Свернули направо;
в Тырново не попадаем. Вспоминаю, как ехала в Германию через Польшу, каковая
в планы не входила, – ни тебе Краков, ничё, – поэтому мы всю ее проехали «по
задам». И у меня осталось стойкое впечатление, что вся Польша – капустное
поле с одиноко стоящими коровами. Кнедлики с капустой… Пошли поля, страшноватые на вид:
созревшие подсолнухи. Теперь очень яркие поля изумрудной
яровой пшеницы. В долинах видны маленькие одинаковые домики под одинаковой
черепицей. Лесополосы мешают рассматривать пейзажи. А-а, родная кукуруза. …На
зеленой стоянке экологи надрали початков и теперь жуют. Пасутся овечки, парят
аисты. …Кошка Баст не получилась: ко мне
подсела та самая седенькая Адочка (не Асечка оказалась), что угощала орехами;
час рассказывала о себе, потом, прочуяв лингвиста, попросила помочь с
переводом. Философских текстов. На
немецкий. Что делать? Ноблес оближ. Ладно, это еще в сентябре, дожить
надо. Она работает в Ин-те философии, не знаю, кем. Бедненькая, всю поездку в
одном и том же теплом сереньком свитерочке. И с огромным «Зенитом». С. Обнова. В Облака уплотняются, а скоро София. Так
не хочу никаких дождей! Enough is enough, I say. Хотя – я сижу на
солнечной стороне. Возможно, я еще возблагодарю облачную погоду в этих южных
краях. На баке и на юте два кружкá
взрываются смехом. Я в гордой середине. Интересно, когда уединение
превратится в одиночество, и я пойду приставать к людям (как Адочка)? Пока я
сама обратилась к кому-то только раз: спросила у Андрея Дмитриевича, есть ли
в команде вообще философы. Точнее,
философы вообще: метафизики. (Я уж
говорила об этом выше). …Опять свернули вправо, фактически
обратно на запад. Плевна осталась с левой стороны, туда тоже пока не
попадаем. Боже, у меня кончается блокнот, что я буду делать в Греции?! Наблюдаем Плевну слева по курсу, – в
долине и на противоположной возвышенности. В дымке. Кажется, видела и стелу.
Город как город. Много заводов, и все дымят. Плевна – или Плевен? – еще
тянется, но мы ушли правее, на Софию. Еще …Пол-четвертого. Все жуют. Я пью воду
Dorna и ем маленькой пластмассовой ложечкой из крошечного блюдечка мёд, тоже
из Румынии. Это всё. Чувствую, фигура значительно улучшается. …Радомирици – вот красиво! И
виноградники… …Луковит. Точно такой же, как
Радомирици. …Петровене. Река Винетка. И много
мелких быстрых безымянных речек. Ландшафт становится все живописнее. …И вот мы высоко в горах! Красота
неописуемая, неимоверная! Справа
вершины в тумане облака; в котловине – город Ябланице. Боже, вот здесь бы я жила! И была бы счастлива. Дорога изгибается, вьется по
седловинам, уходит в тоннель. Да, это Рила. Так прекрасно здесь! Воздух,
простор, огромные колдовские горы, и в каждой долине городок. Горы более
островерхие, чем Карпаты, и тоже поросшие лиственным лесом. На вершинах от
высоты жмет уши, как в самолете, дорога кружит; а вдали – видишь, – вершины
без счета, и все выше!! Серо-голубая дымка смягчает контуры… Серьезно
пожалела об отсутствии фотоаппарата. Может, на обратном пути. До Софии Еще тоннель. Останавливаемся в самом
сердце гор на коллективное фото. Я пока не подошла. В магазинчике чуть не
купила у красивой расписной старухи белый сарафан. Едем. Еще тоннель, длиннее прочих: Альпийский лужочек, на нем
всего-навсего тысячелистник. Обидно. Дорога узкая, но едем быстро. Теперь
вниз. Вот вблизи эти деревья, грабы. Или яворы? Может, ильмы? Листья мелкие.
И верные чудесные картинные сосны! Мустафа подарил веточку молодой сосенки, и
я ее признательно и мужественно заложила за корсаж. Теперь кусается. Адочка
пристает: то с картой, то с лупой, то с адресом. И еще спрашивает искательно
вполголоса: «Что во мне не то?
Почему я людям сначала как-то нравлюсь, а потом как-то не нравлюсь?» (Потому
что отлипни от людей, и от меня тоже!) …Солнце сверкнуло ярче, горы стали
ниже. Спускаемся. Адочка предложила теперь и фотоаппарат, и «пленочки». Из
упрямства я ответила: спасибо, нет. …Горы разошлись величественным
полукольцом и быстро отодвинулись. У подножья – городки, названия мелькнули –
не увидела. А, вот: Долни Богров. Восторг постепенно остывает. Пошла
кукуруза. Горы отсюда кажутся тучами. Озера в рамках осокорей. Речки. Впереди
завиднелись Горки-Азино: это София. …При ближайшем рассмотрении это
впечатление исчезло. Например, ул. Московская, бульвар Васил Левски: что-то напоминает…
напоминает Самару. Есть очень красивые здания: Университет, дворцового типа;
библиотека Кирил и Методий, в классике; а вот пошла Керчь!! За парком
подразумевается море; а вот – так себе, Москва. Все провожают наш автобус
взглядами: на боку надпись Westline. Время полседьмого. Наконец-то нам светит
профессионально проводимая экскурсия. Однако опять заблудились. Это
правильно, а то что-то рано мы прибыли… Дождь!!! И гроза!! И холод собачий! А
вся одежда в чемодане, а тот – в грузовом отсеке, а туда нимало не пускают… Мчимся. Плутаем. По стеклам хлещет
грозовой дождь – а чуть севернее подразумевается и снег… Вобщем, София потрясла следующим. В
центре – колоссальный православный собор, св. Петра, наибольший в Европе, а
стало быть, и в мире. В византийском стиле, + элементы северного русского
барокко. (Мустафа потом прислал мне фотографию; бело-зеленая громада каких-то
круглых льющихся форм, внутри невероятная высота, широта и очень красиво).
Центральная магистраль (или одна из) называется Царя-Освободителя, и есть
внушительный памятник Александру II. Когда мы под всерьез взявшимся дождем
вбежали в Собор Александра Невского, как раз началась служба, и я ее почти
прочувствовала. Превосходнейший квартет, мужские голоса (а полный хор – 500
человек). Запах ладана и воска, иконы, в том числе кисти Васнецова (именно на
царских вратах), фрески, колоссальная высота (ок. Прямо напротив – римская базилика V в.
н.э.; краснокирпичная, перед ней вечный огонь, бронзовый лев. И гроза! И
стихи Ивана Вазова. Точно посреди грозового ледяного дождя мчалась Галина,
наш гид, целиком напоминая мне Лууле Салеп, таким же аллюром гнавшую меня по
Таллину, – только без горба и крашеная в каштановый цвет. Неумолчная
энергичная пожилая красавица живописала римский город 2000-летней давности
(есть и руины, тоже плоский неярко-красный кирпич), царский дворец, – у нас в
отеле окна на него выходят, – и «топ» земли, пл. св. Петки и св. Недели.
Возле царского дворца, невысокого и ленинградских колеров, проходит yellow
brick road of Oz, literally. Прервусь: ужасный ранний завтрак.
(Сейчас 7.15). 17 августа. Заколебала комбатантка: везде лезет на
20 мин. раньше, во всё вмешивается и произносит (точные, впрочем) критические
суждения. Сегодня утром, например, капризно протянула: «Ну-у-у, Эмилия, я вас
люблю в белом!» Я говорю: какая погода, такая и одежда. …Так вот. Вчера в подземном переходе
мы стояли на подлинной римской мостовой и любовались подлинной римской
канализацией, колодцем (это наверху), остатками стен и колонн. Но что меня
больше всего тряхнуло, – римская постройка IV в., бывший баптистерий, потом
мортуарий, словом, церковь, – и в ней сохранилась фреска ангела – я никогда не забуду этого лица. Невыразимо прекрасное и
мужественное, дышит жизнью и страстью, просто обошел моего Аньоло Дони и
встал сразу после Христа! И еще я видела, где кончается желтая кирпичная дорога из
«Вошебника изумрудного города»! Дальше располагается парк двухсотлетней
давности с двухсотлетним же дубом, театр – совечный парку, им. Ивана Вазова
же. А поздним вечером была интересная встреча в
холле отеля, Александр Николаевич организовал, – с двумя-тремя болгарскими
философами. Одного я не запомнила, чиновник, директор Ин-та философии, но вот
другой – СУПЕР! Иван Калчев. Сократ и Сократ. Другого Сократа не представляю.
С удовольствием буду слушать лекции в Круге первом, в особенности если
выяснится, что Кессиди похож на Демокрита. (Чумаков обнадежил: с Кессиди тоже
будет встреча, в Афинах). …Всё, поехали. Автобус тронулся, время
девять; на улице пасмурно и холодно. Болгары сказали, их заливает, урожая не
будет. Еще пришло страшное известие: некий
самолет вылетел из Москвы и разбился над Афинами. …………………………………………………………………. Так вот, Иван Калчев. Классный,
веселый, красивый, седой; маленького роста, крепкий. Влияние на Балканах и в
международных организациях колоссальное. Так он искренне, тáк просто
держится! водку пьет как русский (они потом в полночь пошли еще куда-то
догуливать); а говорит с редкой серьезностью. На будущее философии смотрит предельно
скептически. Мы собрались in the lobby. Стульев и
кресел не хватало, я стояла; за два часа не устала совершенно. Тем более, что
в фойе много красивее, чем в номере. Разговор шел быстрый и очень искренний.
Я тоже выступила. Болгарское философское общество – едва 120 членов (против
наших 5 000). Как и везде, философию путают с марксизмом и считают
вредной идеологией. Чиновник, напротив, сообщил, что все хорошо развивается.
После беседы с Иваном Калчевым я укрепилась в мысли, что философия и базарные
отношения – вещи противоположные, но между ними сидит т. наз. «социальная
философия». …Трудно писáть, очень трясет. …Академик Лисеев, он же Игорь
Константинович, спел студенческую песню своего времени: Она была пуглива как
лягушка, И холодна была как
винегрет. Она хотела для
постели мужа, Ну, а меня хотела для
бесед. Академик с подругой беспрерывно пьют и
едят. (Я же стала заметно стройнее: есть приходится крайне редко и не вовремя,
в семь утра. Зато куплю себе в Греции, о чем давно мечтала, цветные новые
бриджи, светлые какие-нибудь. И красный
зонтик). У подруги фигура – статуарная, это мало сказать, а вот
вспоминается характеристика, данная своей утерянной и искомой супруге Ламме
Гудзаком: типа, я тут шляюсь по всей Фландрии с этим Уленшпигелем и трачу
время жизни, вместо того, чтобы проводить его с моей женой, у которой зад,
как печь! Имя подруги, кажется, Таня: это
наиболее распространенное женское имя в автобусе. Насчитала уже шесть Татьян.
Впрочем, подруга мне с двух раз понравилась: раз – когда оборвала несносную
Татьяну-биолога-генетика (а, нет, та Алефтина, но на вид тоже сущая Татьяна),
которая при любом удобном случае заводилась о яйцеклетках и пищеварительном
процессе; два – когда, уже в Греции, мы оказались соседями по балкону и
как-то дружелюбно обменялись парой слов. …До Греции …А в Софии (произносится Сóфия)
– 28 источников природной минеральной воды!.. Вобщем, Болгария очень
понравилась, очень! И именно здесь, в Родопах, я задала первый
заинтересованный вопрос, то есть вступила в первый контакт с народом. Вопрос
был адресован академику Лисееву и касался его прежней совместной работы с
болгарами. …Фракийская империя образовалась в ≈
IX-VIII вв. До н.э. Первое название Сердика (произносится Сэрдика). Когда ее
завоевали римляне, Константин Великий, бывало, говаривал: «Сердика – это мой
Рим». И имел здесь резиденцию. Римский город располагался на 2- …На 15 мин. отвлеклась, полежала,
скрючившись в «кресле» сидения, с закрытыми глазами; открыла – пейзаж
изменился: никаких гор, только
плавные холмы с выжженными лугами и сосновым мелким лесом; сизый туман. Это
оказались самые вершины горного
массива. Мелькнула стрелка влево:
«Рилский монастир». Через …Остановка. Заправка. Кафешка. Стащила
на выходе дорожную карту на болгарском. Не прошло и трех суток – я стала
популярна (сказалось вчерашнее представление). Мустафа два часа занимал
разговором, не давал писáть. Юра угощает вином. Пейзаж опять стал
прекрасным: солнце горит, облака еще не белые, но уже темно-белые. У
Васи-водителя обнаружился день рождения, зовет в гости, к себе в номер,
ночью, в Афинах. Подарила ему дорожную карту. А в номер?! За кого вы меня
принимаете?! Нигде никаких не стало дорожных
указателей. Что за река течет слева? Уже час? Под горами? Нет, здесь надо бы
жить! Мустафа говорит, что я за месяц соскучусь и убегу в цивилизацию. Нет,
он не знает. Здесь так спокойно, так красиво! Нáдо здесь пожить, не 20
лет, так хоть 20 дней… Через …Народ заволновался, сбиваются в
группу для путешествия на Пелопоннес вместо запланированного морского пляжа
на мысе Сунион. Руководство встало против раскола. Я на все «угу». За окном –
то лысые холмы, то аккуратные виноградники. Ослик. Пирамидальные тополя здесь
– не деревья, а какие-то охвостья; наверное, часто жара. Пора надевать темные
очки. Мустафа принес хорошего пива и воблу, – а впереди вдруг показались
огроменные островерхие тесные горы!!! Пинд?! И граница! Господи, Твоя сила, в жизни
бы не представила, что въеду в Грецию с пером воблы во рту и стаканом пива в
руках! Но горы оказались – Родопы. А где мой «цветущий Пинд»? Никто не знает.
Еще пиво и затылок воблы. Мы пока в Болгарии. На таможенной границе слоган: «тотал
трах». (?) И вот – наконец-то, наконец-то, я на
греческой границе купила маленький ФОТОАППАРАТ! Pentax! 25 ЕВРО! И всех, кто
поближе стоял, уже сняла! Игоря Константиновича, Александра Николаевича,
мальчика, который помог зарядить пленку, – он потом должен был навсегда
остаться в Киевской духовной семинарии, – тихую спокойную парочку москвичей с
разницей в возрасте как у нас с Ренатом или больше, – и даже Св. Мих.
Эффектная женщина. Жарко. Белые шорты в багажном
отделении, туда – ни-ни. А в честь дня рождения, Вася?.. Ни-ни, что вы. Зато на улице таможни я с восхищением
оглядывала трехэтажную фуру, полную овечек: шофер по-болгарски выразился в
том смысле, что это нам, в Афины, на шашлыки. При этом сообщении одна из
овечек в отчаянии плюнула сверху в мою сторону… Появились первые греческие надписи;
господи, Твоя сила! Кириэ элейзон! С непривычки ничего не разобрать. Вот-вот
– Греция! Сдачу дали евроцентами. …ВСЁ!
Троекратное «ура!», первых 10 кадров, и пьём уже виски. ЭЛЛАДА! Играет
сиртаки, гид в записи что-то вещает. Нам все равно. Мы в восторге. Мы дома. …Вообще-то пока сильно похоже на
Болгарию, то есть поля, яворы и грабы, верные сосны (+кипарисы появились и
оливковые рощи), вдали, подковой – горы. Но все просторнее, дальше и выше.
Едем быстро; надписи не могу разобрать. А, вот: Серрес. Еще: Промахонас;
Лаханас; и Махес- что-то. И Крития (?) Жарко, красиво, на удивление спокойно.
Горные обнажения красноваты; из-за кустов сверху иногда выглядывают черные
козы. Все как-то внезапно прочно стало на
места. Вот моя страна. Голубеет небо, сияет солнце, вздымаются горы, речки
текут. Я ничего не боюсь теперь. Только одного: разве я захочу вернуться?! Море показалось! МОРЕ! И Салоники!
Только вдалеке. Это Термический залив, я потом узнавала. Берега Греции
изрезаны заливами и бухточками, кружево островов придает и дополнительную
прелесть, и дополнительное умиротворение: нет размаха пустынного океана… Все
время петляя, повторяя береговую линию, наблюдаешь, как встает, плывет и
удаляется очередная группа бежевых, золотистых островов. Море
ультрамариновое, барашки на волнах. …Какая-то лень появилась.
Расслабленность. Св. Михаил толкает меня сзади пальцем в плечо: «Эмилия!
Смотрите, там пакет сейчас упадет на голову сверху вашему Мустафе!» Отвечаю:
«Что значит моему? Пускай падает». Свет и свет. И свет. Я потом узнала,
что в Греции даже ночь не черна: фиолет, беж, смуглое золото… Черны только
кудри, да платья женщин. Зелени все же меньше, чем в Болгарии. Чувствуется,
бывает такая жара, что… А вот и кукуруза! И огромная фура везет ягнят, тех
самых. Дорога в 12 полос, очень хорошая, зеленоватого цвета; а мне нечего
сказать. Нечего пожелать. Даже если бы ничего больше и не предстояло, я уже
довольна. Мне уже нормально. Ат-лично просто. Горы впереди и слева настолько
высокие и далекие, что кажутся призраками. Не может таких быть. Река. ≈ Лаодес. Сказать-то правду, это вобщем-то Крым;
только огромнее, чище, дороже и богаче. И здесь много хорошей чистой воды:
рек, речек и родников. Не оставляет ощущение лени и покоя. Все правильно и
все на месте. Так должно быть и должно было так быть. Что за крепость слева на горе? Никто
не знает и никто не беспокоится. Деревья – в основном каштаны и акации. И
сосны. На следующей горе на вершине мечеть. Никто ничего. Местечко называется
Пантелеймонас (?) …НЕВОЗМОЖНЫЕ ГОРЫ ОКАЗАЛИСЬ ОЛИМПОМ. Ресторан, в котором мы долго и плотно
обедали (за 12 евро; и вкусно! жалею, что не заказала осьминогов; а пью все
подряд), назывался ОЛИМПИК ПЛАЗА. Что еще сказать?! Что я бродила с трех
сторон в тени здания, присаживалась за разные столики, пробовала то и другое,
и наконец спросила у какой-то officer: а почему ваш ресторан (и при нем отель)
так называется? Олимпик плаза? Она, глянув соответствующе, сказала: потому
что мы у подножья Олимпа… Да?! А где он?! Officer уже ни глядеть, ни отвечать
не стала, только рукой махнула в четвертую сторону… БОГИ, БОГИ МОИ! Олимп не то что
колоссален, он по-царски благороден; немыслимо певучий силуэт огромной,
многотяжкой горы; облако касается вершины; люди всполошились и схватились за
фотокамеры… Люди, а какой может быть Олимп, если слева море? Олимп вообще где
находится, разве на побережье? Возмущенный Игорь-сопроводитель принес мне
показать карту: да, именно на побережье, это Вы с Олимпийской деревней
путаете! Нет, это я путаю с Пелионом и Оссой. (Олимп я не приметила и в конце путешествия, когда мы трое суток жили в …«Местечко» Катерини. Морской залив
немыслимой бирюзы. Домики все одинаковые: белые, краснокрышие. Может, при ближайшем рассмотрении и разные. The
western wind is blowing fair across the dark Aegeian Sea… The
blue Aegeian Sea… А «знающие люди» говорят: вот проедем
Лотахору, и тогда справа будет Олимп… Люди, здесь любая гора может быть
Олимп, настолько все хорошо и правильно. И вот, должно быть, мой цветущий
Пинд! Справа и слева. А мы едем в Лáриссу, по ущелью. Цвета:
приглушенный зеленый, рыжий, белый, беж и неистово голубой. Начало седьмого;
кругом все тот же сияющий свет. А Ларисса – в Некоторые горы, песчаного цвета,
совсем лысые. То ли мы очень высоко, то ли Пинд уже выполаживается.
Поля картошки. Ренегатская пленка махом кончилась, едва набрав 20 кадров. Ну
и пес с ним, зато я теперь свободна. Местечко Велестино. Замечаю: здесь нет
ни одной, просто ни одной темной краски. Из-за жаркого воздуха все цвета чуть
разбеленные: синий не синий, а сизый или голубой; зеленый не изумрудный, а
желтоватый или сероватый, etc. Только сам белый – белый, и ультрамарин –
ультрамарин. Нет; море даже если вдали густо-синее, это все-таки не
васильковый цвет, а колокольчиковый. You get me? Море слева, в отдалении, за
кипарисами. Кипарисы елового цвета. …Вот, пожалуйста, слева залив – вполне
васильковый, городишко – ромашковый. Что за сравнения вообще? Яльчик не
отпускает, что ли? А автострада, 12 полос с которой сразу
исчезли после Олимпа, внезапно стала черная. И белая. Впереди Асфалетикос (?)
…А теперь полотно дороги, 4 полосы,
удивительно красивого серо-зеленого цвета, и она гладкая-гладкая! Ногти можно
красить! Макияж делать! Жаль, что не нужно. Издали лес на горах похож на редкий
мех старенького пуделя. Море в 20-ти м. Залив. В …До самого вечера трасса идет вдоль
береговой линии, иногда вплотную, иногда в сотне метров. Прежняя особенность:
берег настолько прихотливо изрезан, просто… broderie, иначе не скажешь, а
островов напротив так много, – сплошная горная цепь, – что возникает ощущение
череды голубых озер. Не видно морского простора. К вечеру вода успокоилась.
Яхты, кораблики, финиковые пальмы (завезены из Африки), люди купаются…
Доминирующим цветом становится розовый. Сворачиваем вправо, вверх. Закатное
солнце висит над горами. Слева-впереди над дорогой – нежно-голубая,
просвечивающая луна, позади-справа – розово-золотое солнце, на одинаковой
высоте. Просто символ… Горы дальних островов стали палево-сиреневыми, залив –
ультрамарин. Стойкий итог первого дня: в Грецию надобно ехать только с
любимым человеком, и ни в каком случае не в компании. И в голове, ни к селу,
ни к городу: «Бросил в борозды семена, гордо проросли имена… Да только ветер
в грудь…» …Мы свернули направо от моря, на юг, в
направлении к Пелопоннессосу. Это ни в коем случае не роскошная или богатая
страна (как, возможно, Франция), она совсем другая; она убедительно и
величаво молчит вдали, а вблизи – совершенно родная, простая и достаточно
суровая: горы, горы везде, во всех направлениях взгляда, – и что-то важное
подтверждает… что-то вроде «я есть». Четыре пятых Греции – горы. …В Афины мы прибыли ночью, опять
опоздали и отстали от графика. И заплутали. Настолько, что блокировали своим
автобусом целый квартал, и шести мужукам по команде Чумакова пришлось
выскочить и три (!) легковых машины переставить вручную на тротуар! Забеспокоилась только одна владелица. Афины темны. Во-первых, плотно
занавешены все (глубоко утопленные) окна, вероятно, от жары; а там, за
занавесями и в щелях жалюзи видна жизнь: телевизоры горят, движутся силуэты;
во-вторых, афиняне в отпусках и в отъездах; в-третьих, офисы, конечно, тоже
темные, освещены только витрины магазинов и холлы отелей. Отель называется «Ионис», шикарный;
номер – тоже. 18.08.05 Не выспалась из-за чертового
калорифера, даже ухо болело с утра. Вспомнила, как Руфо Андрес говаривал: на Кубе
все болезни из-за «кондиционариа». А как выключить или убавить – не
представляла. Темно; Св. Мих. спит себе; только утром на столике обнаружился
пульт управления. А на что он теперь? Ну что же: сразу в карьер! Завтрак,
автобусная экскурсия – к президентскому дворцу, посмотрели смену гвардейского
караула, костюмы смешные; к подножью Акрополя (по ходу группа почему-то
криком отказалась осмотреть олимпийский стадион, чем очень обидела гида
Дженни), потом пешком к Парфенону, в исторический музей, потом – на другой
холм: он мне даже больше понравился. Тоже бело-бежевый, но поросший зеленью.
Холм Муз. Я посидела в гроте, где раньше отдыхали Музы… теперь их присутствие
не очень ощутимо. Группа тем временем подобралась к большой зарешеченной
пещере, каковая оказалась ТЮРЬМОЙ СОКРАТА, о чем повествовала надпись на
нескольких языках на горизонтальной мраморной плите. Правда, потом греки
сказали, что это мог быть и любой другой соседний грот. Это им не очень
важно. Я их поняла. Здесь всё, здесь всё –… Потом осматривали Платоновскую
Академию, превосходное здание с огромными статуями Сократа и Платона у входа,
осеняемых, соответственно, Афиной и Аполлоном; слева от Академии
университетская библиотека, тоже в классике, – фриз, карниз, портик,
колоннада, белый мрамор… Фонтан перед входом. Здесь разрешают заниматься даже
студентам, если отличник. Потом я не пошла к храму Зевса, еще не
зная, чем это обернется. (На мысе Сунион я не пошла к храму Посейдона… Что со
мной?) До сих пор не могу сказать, что это было. Как-то… не хотела спешить…
Хотя вот же после экскурсии мы впятером поехали на местный пляж. Он был все
равно тоже далеко. Жара; морская соль; малолюдно; пляж довольно грязный,
примерно как в Керчи; но получили кромешное удовольствие. Афины – белый город, это хорошо видно сверху. При ближайшем рассмотрении
они цветные. (Отдаленно похоже на Сочи). Афины прекрасны! Мустафа сказал, что
никогда не видел такого легкого
города, хотя видел много южных городов. Действительно, дома выглядят как-то
так… по ним не скажешь, что здесь есть зима. Жилые здания и большинство
административных обнесены галереями, балконами; потрясающей красоты площади и
улицы. Есть площадь «Синтагма», что означает «Согласие». Метро
умопомрачительно сложное, аммонит в пять уровней (без Св. Мих. я бы ни за что
не разобралась); но по убранству, по оформлению – простое. Старый центр
называется «Плака». В центре легко заблудиться, хотя отовсюду виден Акрополь.
Смешение язычества с христианством настолько органично, что понимаешь: это
лучше всего. Но: Парфенон в строительных лесах; в
музее почти ничего не видно после яркого внешнего света, а когда глаза
привыкают – понимаешь, что тут почти ничего подлинного. Всё вывезли англичане
и иже с ними. (В Берлине в свое время я видела Пергамский алтарь, битва богов
и титанов… то был подлинник). И тьма чертовых туристов. На Акрополе.
На холме Муз мы были одни. Интересно, я потом легко стала
отличать подлинный мрамор от итальянского новодела: древние статуи подолгу
натирали оливковым маслом (а оливки здесь лучшие в мире). Смешанным с желтком
или чем там еще, поэтому мрамор полностью становился живым телом. Наверняка и на ощупь тоже. Поэтому – вот лежит или
стоит белая прекрасная статуя, а какой-нибудь локоть или плечо ее – живое
тело. Просто мистически жутко. Сейчас вечер. Сидим, ждем Кессиди.
Встреча будет на другом этаже, в маленькой рекреации. …Кессиди приехал! Феохарий
Харлампиевич, с супругой!! Такой классный!!! Фенимор Куперович!.. Супруга
божественно прекрасна, в тонком зелено-золотом хитоне, зовут Елена, моложе
мужа вдвое. Подарила нам красивые ракушки, я вспомнила Фетиду из голливудской
«Трои»… Беседа шла долго. Потом отчитаюсь. Самое важное: Кессиди, академик
Платоновской Академии, сказал, что только от одной России ждет сохранения и
возрождения подлинной философии, – философии греческой. Я еще заикнулась
насчет немцев; он только отмахнулся: немцы порют ахинею! Они подпади
постмодернизму!!
19.08.05 Приехали с мыса Сунион и залегли спать.
Попозже допишу, что было вчера вечером и ночью. ………………………………………………………………… [Уже привыкла страдать не только от
страшного недосыпа, но и от идиотских ранних завтраков, при полном отсутствии
всего остального.] …Ну, так. Мыс Сунион –
Σουνιον, место, с которого бросился в море
несчастный Эгей. Высоко; традиционно жарко; прекраснейший вид на открывшееся
море! Одиночная яхта. Вдали на том же мысу, но на другой его вершине, справа,
ниже меня – две стены, оставшиеся от храма Посейдона. Вниз смотреть жутко; и высоко,
и прибой. Цвет моря мифический, невыразимый! Пью воду в кафе. Потом слоняюсь
по маленькому магазинчику сувениров. Покупаю бронзовую сову величиной с дюйм.
В храм не иду: из-за чертовых туристов, и денег жалко. Сорвала на память, по
совету гида Дженни, два росточка какого-то живучего суккулента с каменной
стены у подножья. Назвала его
αθάνατος, то есть «бессмертный».
(Замаялась с ним на обратной дороге; и сидела на нем, и спала, и держала
сутками без воды и ваты, но он выжил и прожил два года). Потом мы купались и загорали больше
двух часов в каком-то местечке. Нет, это не вода!
Тёмно-светло-зелёно-золотая, плотная, теплая… субстанция… плывешь, и перед
тобой бегут, слепя, золотые змеи, внизу метров на десять – песок как на
ладони… нет, это не вода! Потом, обдуманно, расскажу вам тайну моря… А жара!
Не с чем равнять! Мы со св. Михаилом вчера вечером
гуляли по Плаке, пили вино и делали покупки, себе и на подарки. Держались
мирно. Сделали несколько красивых снимков города, церквей, фонтанов, старинных
улиц. Долго просили официанта, чтобы попозировал с кувшинчиком вина; понял.
День длинный и яркий, полный красок, переливающихся образов и событий.
Вообще-то в кафе я хожу нечасто. 20.08.05. День рождения моей мамы. Одиннадцать
часов. Уезжаем из Афин. Навсегда. Хочется плакать, не останавливаясь.
Сдерживаюсь. Слушаю радио. [Гид говорит, где-то в России упал
вертолет, 11 человек. Но все живы. А тот-то
самолет был не из России, а с Кипра, и летел в Польшу. [Наши, хором: «Слава богу!»] Греческая музыка меня не вполне
проняла: ни в ресторане, ни по TV, ни по радио – ничего «такого», кроме слов:
αγαπιμου… …Опять не выспалась; а было ведь
полнолуние! Лучше бы я погуляла! Но в предшествующую ночь я – да, видела
луну! И она меня видела. Мы мчались в машине в отель, луна бежала справа,
пытаясь ничего не упустить, а Георге орал что-то по-гречески, бросая руль,
однако я стояла на своем: I feel nothing.
Just nothing. …………………………………………………………… Давай успокоимся. Давай смотреть в
окно. Это Греция! …Утром перед отъездом из Афин по
настоянию поела гречишного меду и мягкий творожок, солоновато-кисловатый, но
вкусный. …Оказывается, в Греции вся
обрабатываемая земля в частных руках. После земледелия следующий
экономический фактор – кораблестроение, потом – туризм. …Звери здесь: волк, лиса, медведь,
заяц, шакал. Изредка олень. Змеи. И только на севере, около города Ксанти,
живет верблюд; используется как ослик. …Наибольшая собственная река –
Алиаманс, что ли. Остальные реки текут из Болгарии, одна из Югославии. Из
Болгарии пришло наводнение. Урожая не будет?.. …На о-ве Санторин есть вулкан, то ли
«Тира» (так я всегда думала), то ли «Наз-Пандера». Страшный, говорят. …Посреди дороги – полоса олеандров и
пиний. Сюрприз: поля картофеля оказались на деле хлопковыми. …Трасса Е-75. ФИВЫ. Путь на Ламию.
Фивы стоят, как и Спарта, на месте древнего города. Вспомнили Кадмоса,
оракул, пифию. Белую корову. Пещеру дракона. Зубья, передравшиеся между
собой. Александроса Омегаса. Или Мегаса. Нет; Омегас лучше звучит. В Фивах 25 тыс. жителей; много цыган.
Фивы уничтожил Александр – за то, что они отказались с ним идти на персов.
Оставил в живых только Пиндара (Пúндарос). Тут какая-то ошибка: III
век?! А как же упоминание о том, что Платон считал Пиндара первым, кто ввел
дилемму fysei/thesei для языка? Платон, чать, IV век? О! Гора Геликон! Ливадия!! …До Делфи ≈ Мустафа спит; вообще многие спят,
нагулялись вчера, ночью, в Таверне. (Не то, что я, побывавшая там в
предыдущую ночь. Ладно хоть за те же деньги). …Перед Дельфами – деревня (городок?)
Арахново, это с болгарским прононсом, а вообще-то Арахни. Они соперники,
Делфи и Арахни. Хотя со стороны совершенно не понять, как это что-то может соперничать с Дельфами. Очень все
красиво, божественно красиво! Пленка моя, однако, быстро кончилась. Я смогла
прикупить одну только в кафешке у
подножия Парнаса, когда все уже завершилось: и экскурсия, и свободное время,
и действие билета. В музее нельзя со вспышкой; поэтому я и не пыталась,
купила в Дельфах книжку, вот и все. Там есть снимок статуи Антиноя – идеал
юношеской красоты. …Сейчас едем в Метеоры, не знаю, что это такое. О Дельфах надо писáть
обдуманно; может быть, вечером. Пока в общих чертах. Жара. Бежевые горы. Зелень кипарисов,
пиний, кустарников. Долгий зигзагообразный путь наверх по до блеска истертой
сотнями тысяч подошв лестнице меж двух шнуров, белого и красного. Толпы
туристов. Останки зданий и колонн. Храм, жертвенник; Стоя (каменная газета);
стена Сивиллы; театр (!) и стадион. И пуп Земли – Омфалос. И вода
Кастальского родника. Никогда не пила столько воды, как на Парнасе. И только
здесь поняла разницу между высотой от подножья горы до вершины – и высотой
над уровнем моря. С Парнаса, кажется, виден Коринфский перешеек; и вода
залива, или это обман зрения? Дальняя даль! …Едем. Высота страшная; давит на уши.
В долинах шильца кипарисов; церкви – как спичечные коробки. Местность
называется Фокида (?). Боже сил, впереди снова блеснули море!
Где это мы?! Коринф?! Ионийское море? Я опять потерялась. …Эгейское again. Фессалия – плодородная
зеленая панбархатная долина далеко внизу. Однако просто так туда не попадешь:
автобус кружит и кружит по серпантине… вниз… вниз… вниз… …Всё, спустились; и я узнала дорогу.
Мы уже по ней ехали. Скоро Ламия (55 тыс. ж.). Зеленеет же изумрудом и цветет
белыми цветочками тот самый хлопок. Оглядываюсь налево-назад на страну гор.
Сколько тайны в их туманном молчании… Как жаль было покидать небесную,
царственную, неправдоподобную Фокиду… Красивее всех прочих мест страна гор! Однако мы опять полезли в горы, теперь
направо от Национальной дороги. Что за местность? Это именно её я видела в
закатном солнце в первый день. Сейчас тоже день к концу, по местному времени
скоро семь. Но солнце все еще высоко горит. У нас в автобусе кондиционеры, на
улицу шагнешь – сорокаградусная жара без комментариев. Я очень правильно
одета и обута, красные тапочки все выдерживают. (Как мы с ними бежали по
Парнасу! Вниз, вниз, огромным размахом зигзага вниз, вниз…) Все футболки,
майки, шорты, штанишки в ходу. (Есть две совершенно ненужные вещи: полотенце
и рулон туалетной бумаги. Думаю, понадобятся только в России). Но а вот
завтра понадобится и платье: «Метеора» – это монастыри и храмы, туда ни в
шортах, ни в майках нельзя. Еще надо ли мне это? У меня в глазах до сих пор
высится двуглавый Парнас… …Подоспел фарт. Св. Мих. расщедрилась
на апельсиновый сок, а кусочек булки я стащила утром в отеле. Булку, правда,
она съела. …Подоспели и названия городов: Отис,
Гуа, Ити. И опять знакомое: Паламас, Лáрисса… Боже, я хочу в Афины!
Или нет, лучше в Делфи! Но автобус уходит, уходит вправо от какого-то
«Смоково», сворачивая на север… Сегодня «экватор», полпути. …Солнце зашло за горную цепь, красота
неописуемая. Мы в Трикола: это дочь Пинеоса, реки. Здесь прекрасный климат,
древняя лечебница. Асклепион. С дороги не видно. …Вот он, Пинеос. Не шире Мёши. …Торговля мрамором. Cash and Carry. …Триколо оказался-таки приличным
городом: едешь, едешь… …Дыни растут. Негусто и смешно. До Метеоров Капитанэ, капитанэ, хэмуелла: Ми аγáпинэ фортуна
пупэрнá. Ми нафини стезоисо ми капелла Тотемóни тезоис
наковернá. …И ВДРУГ: Потрясающее любое воображение
зрелище с балкона, тем сильнее, чем неожиданнее: справа полная луна вышла
из-за облака, слева впереди – невозможное видение: огромные
железно-фиолетовые темные утесы-скалы до небес, на их вершинах далекие
монастыри, штук двадцать, каждый комплекс фантастически освещен оранжевым
лучом. Действительно, неземное что-то! 21.08.05 Потрясающее зрелище и сегодня с утра.
Величие и чудо природы – и сила духа человеческого! Монастыри с XII в. (аскитес);
первый из нынешних – Афанасий, в XIV в. организовал братство Метеоров, т.е.
неземных, держащихся не на земле. Сейчас поедем в (женский?) монастырь
Св. Стефания, создатель – Антоний Палеолог. Мега-Метеор – мужской монастырь,
создал тот же самый Афанасий. Вверх, на эти непередаваемой живописности
круто-вертикальные скалы! [Сценка: уже наверху, стою на дороге меж двух
монастырей, подбоченясь, и наблюдаю, как бредёт навстречу наша группа, а за
ними плетется, не сигналя, омнибус. Оказывается, такой же ждет за моей
спиной, когда я сдвинусь. И тоже молча]. …Посетили оба монастыря. Очень
впечатляет: и красота, и некая древность, правильность,
если не аскетическая строгость. Всего туристам (а их толпы), разумеется, не
показывают, но все же прочувствовать многое можно. Мне напомнила природа
Säсksische Schweiz, а здания – армянские храмы. Мужской более грандиозный, и церковь,
хотя и не объемная, – предел
мыслимой византийской красоты и богатства. А запах!!! Я в первый раз поняла,
что такое ладан и воск. В центре помещения подвешено что-то вроде короны,
венца, только без зубцов: чередуются довольно большие иконы и какие-то
серебряные и золотые плакетки с драгоценностями. Вид у святых на иконах
довольно суровый. Я дала 2 евро и нагребла свечей. Музей там – супер. Женский монастырь много меньше, чище,
аккуратней; цветы везде, лавочки, у входа монашка бесподобная, молодая,
веселая, красавица, разговорчивая! Сейчас спускаемся с этих скал и
направляемся в мастерскую икон. Каламбаке с этой высоты – как россыпь детских
игрушек, для кукол, а не для детей. …Мастерская обычная. В магазинчике
купила еще книжку и цветочное масло на подарки. Сфотографировала колоритного
итальянца-туриста. Обед в ресторане – 7 евро; разорилась на типичное
греческое блюдо «туфелька» (фарш, баклажан). Очень вкусно. И по дороге видела
у одного парня классную белую собаку породы «канадский волк». …Едем в Катарини, в сторону Салоник.
Звучит в записи мужской монастырский хор. Это все-таки была Фессалия. Наш гид,
Дженни, скоро покинет нас; в Салониках будет другой. Сейчас мы опять в
Трикала: ищем не что-нибудь, а Асклепион, больницу для Васи. Наш водитель
сегодня выпал из собственного автобуса и повредил ногу. Вчера в Каламбаке,
оказывается, бóльшая часть группы устроила в отеле кипиш в честь
экватора. Мы со Св. Мих. не участвовали. В первый раз я более-менее
выспалась. …Пленка кончилась. Надо почаще делать
записи. Впрочем, и блокнот тоже кончается; потом буду писáть вверх
ногами. Опять должен встретиться Олимп; на пути «туда» я еще совершенно
фотоаппаратом не владела, а теперь упорно повторяется история с пленкой:
именно когда она кончается, ее негде купить. …Стоим в Трикала. Стоим, а за окном –
моя любимая ленкоранская акация. Розовый аромат… Выйти – жара. В автобусе
ждать – муторно. Пока ждем «монтёра Ваню», сиречь
«шофера Васю», вспомню я Дельфы. Делфи. Парнас – не один конус, а очень
большая гора с несколькими вершинами, однако от Омфалоса кажется, что главные
две: симметрично раскрытые, напоминают Каменный цветок из сказов Бажова,
только не малахитовый, а… оникс, что ли… Самая высокая, заснеженная и
обрывистая вершина – по ту сторону дороги и не видна из Делфи. Толпы пестрых туристов, как и на
Акрополе, поэтому утопические представления о греке на Парнасе (навеянные,
конечно, Фаулзом) остались мечтой. Жара несусветная, но по дороге есть
источники воды. Краски: темная и светлая зелень; беж; песчаный; белый;
синева, бирюза и голубизна; древний мрамор, который обрабатывали, я говорила,
умащали оливковым маслом, и он становился просто человеческим смуглым телом.
Более поздние вставки – белые, сероватые, палевые. Дорожка для туристов,
огороженная оскорбительным шнуром, петлями зигзагов поднимается почти до
вершины, к стадиону, где проводились Дельфийские игры. Он почти в полной
сохранности, и, отлучившись тайком от группы, я слышала снизу, издали, крики
наших, состязавшихся в беге. Мне самой больше всего понравилась эта моя
отлучка. Я вылезла через заграждения вниз через кучу сухих колючих растений,
расцарапалась, однако потом просто села на боку горы, отдыхая в тени леса
пиний и каштанов; смотрела вокруг, слушала птиц. Было тихо и спокойно, и то
же отсутствие бурного восторга, только покой, постепенно переходящий в
вечность. Τυχε. Счастье. Когда выбралась наверх, попала к
какому-то официальному зданию; две гречанки не дали мне приблизиться, издали
маша рукой и крича: Miss! Go back, miss! Я им за miss сразу все простила. …Плывут воспоминания, образы и
рассказы. …Пифия, поначалу бывшая молодой
девственницей, постепенно была заменена на старуху в 55 лет, давшую обет
безбрачия. (Легко). Но одежда оставалась прежняя: длинный белый наряд,
высокий воротник, рукава. Грим и прическа Клеопатры. (Собственно, меня все
устраивает. Многие греки, не только Георге, здесь меня так и зовут:
«Клеопатра»). В самые оживленные времена пифий было три, но мудрые жрецы об
этом умалчивали, и вопрошающие этого не знали. Там внизу на подходе к храму
была гостиница, и приезжающие жили в ней неделю, а жрецы тем временем их
расспрашивали: для чего и с чем пожаловали, на что надеетесь… И потом
составляли прорицание. Без ошибок. …Еще очень понравилась акустика
театра. Мы стояли на площадке под кипарисами, где-то в сорока метрах над
круглой сценой вроде цирка, а Дженни осталась в центре театра – и мы слышали
стук сердца, тихое пение… зачем-то она выбрала для примера русскую песню… это
было необязательно. Но эффект – потрясающий. 2 500 лет! В Делфи у нас было свободное время:
прогуляться, подкрепиться, прикупить сувениров. Я гуляла по единственной
улице с тем же чувством покоя, древности, упорядоченности и осмысленности,
пока в магазинчике продавец не содрал с меня лишних 4 евро за полотенца с
дельфинами. …………………………………………………………………… Поразительно: Васю вылечили!! Он
пришел, почти не хромая, и сейчас ведет автобус!! Ну, Трикала! Ну Асклепион! ……………………………………………………………………. …Что сейчас было! Мы остановились в
живописном месте, в ущелье, у горной реки; тут оживленно, белый навесной
мостик, лавки сувениров, кафе, церквушки, etc. И один старый грек, Андреа, на
том берегу у часовенки играл на скрипке. Я у него попросила поиграть; он
удивился, но дал, и после «Шурале» еще до
того, как я назвалась, он четко определили: «Калофониа! Романа!» Я
сказала почему-то по-румынски: «Охи. Тэтэроайкэ», но он это проигнорировал.
Какая еще там Стригойка-Згрипцоройка. И нам набросали в футляр денег! И дали
винограду! Андреа и сам играл неплохо, только немного гнусаво. Как он этого
добивался, я не знаю, потому что скрипка звучала нормально, классически.
Чумаков, проходя под руку с супругой мимо нас, удивленно поднял брови; и я его
за это полюбила навсегда. А в реке плавает форель. По берегам
растут яворы, дубы и платаны, уже
порыжевшие. Жара между тем спадает, светлые перистые облака затягивают небо
тонкой взвесью. …Едем дальше. Боже сил, вот слева Олимп!
Огромные горы вокруг, вершины заволокло тучами, а неправдоподобный Олимп –
выше туч. Смотреть приходится прямо против солнца, больно глазам, и эту боль
словно бы даже оправдываешь… Справа почти фиолетовое море в белых барашках. …Ох, поняла. Скрипка у Андреа была
старая, без лака, деки закругляются не плавно, а как-то на прямоугольник; а
смычок замечательный, правильного веса, белейший волос, но совершенно не
натянут – из-за этого такой специфический монотонный гнусавый звук. Я-то его
автоматически натянула… 23.08.05 Пропустила целый день: ничего не
написáла и ничего не сфотографировала. Это мне вернули божьей или иной
милостью мое представление о настоящем, подлинном отдыхе: оно родилось у меня
еще в юности, в Ялте, было подкреплено в Румынии, потом во взрослом возрасте
– в Феодосии, Керчи… Напишу сейчас, что упомню. Мы живем в
маленьком курортном городке на Эгейском море, пригород Катерини. Здесь наша
база на три дня. Называется «Паралиа Катарини»; Игорь по ошибке сначала
сказал «Прáлине», поэтому я мысленно зову его «конфетка». Городок
белый, трехэтажный, весь состоит из отелей, и некоторые ослепительно
красивые, просто дворцы. (Несколько пошарпанные). Мы в самом центре, у
собора, в первой линии, море в 30-ти метрах. Отель «Регина». На балконе я пью
кофе и курю сигареты, Св. Мих. ест фрукты (арбуз Мустафа разрезал лично), и я её постепенно воспитываю и
образовываю. Рассказала о Платоне. О Декарте. Она мне в ответ – о чете
Рерихов. Вот откуда, видимо, ее знакомство с РФО: в Москве его офис прямо
напротив музея Рерихов. Вечером по приезде, два дня назад, я
было испугалась, что начнутся дожди и осень: небо в тучах, вид у залива
негостеприимный. Утром вчера вскакиваю в полседьмого – серое небо, серое
солнце чуть светит сквозь серые тучи, серая вода и серый собор. Мать!..
Однако нет, родная верная Эллада не стала меня разочаровывать. Вчерашний день
у нас был свободный, и он был совершенно и именно
такой. [Слова Ассоль…] Жара, волны, плотная соленая зелено-золотистая
вода, укус синей медузы, красный загар, полтора литра вина, вечерний променад
после дневного сна. Купила себе по случаю очень хорошенькие бриджи, о чем
давно мечтала. Идеально подходят к моей японской любимой майке со сломанным
желтым тюльпаном и типографикой: sweet memory. И еще немыслимой красоты
черное тонкое трикотажное платье с золотым меандром. А сейчас мы выезжаем в Салоники. Фесалоники
– европейский, университетский, молодежный город. Если Афины вообще ни на что
не похожи (какие Сочи, окститесь), то Салоники похожи на любой южный город.
Его основал эпигон Александра Птолемей. И назвал по имени своей любимой жены:
Ξεσσαλονικι,
Фессалоники. На площади на набережной очень эффектный конный памятник:
Александрос Омегас. Много света, волны рябят. Парк. Все свободное время я
кружила возле этой площади, дважды посидела в одном и том же кафе, поднялась
по главной улице повыше в город, но тут же вернулась. Гид был великолепный,
самый лучший за всю поездку. В огромной церкви св. Дмитрия Солунского
(болгарский вариант; по-гречески следует – Фессалоникийского), веря и не
веря, обратилась к его чудотворной усекновенной главе в виде серебряного
шлема на возвышении в специальной беседке с
той же просьбой, что и к Зевсу-громовержцу, – благоговейно взирая с моря
на его трон: послать мне любовь молодого красавца-эллина, чтобы был как
ожившая статуя Антиноя, поразившая меня в Делфи, в музее на Парнасе…
25.08.05 Опять ничего не писáла,
пропустила целый день. А как? Не хочется, не можется ни говорить, ни
писáть, ни даже думать. Не знаю и не понимаю и никогда не узнаю, в
каких словах и что именно выразить. Оказывается, мне хватит этого блокнота. Я
не буду описывать обратную дорогу. Я мысленно плáчу, расставаясь с
Грецией. Потому что мы едем домой. “Αγάπιμου”,
– поёт не очень громко миндальный
баритон: «любовь моя…» Автобус
Westline, голубой, огромный влечёт
меня в немытые края, в
Россию, к варварам… без страха и без плача, бесчувственно,
бессильно, тень себя, – тень
Эвридики на краю удачи и
бездны жизни, дарящей, губя… Нет
медальона на груди молчащей; ни
вздоха, ни биенья кастаньет, ни
жалобы, ни брани, и ни пращи чтоб
их забросить вспять, – их нет, их нет… Всё
позади: фисташковое море, Фессалии
хозяйственный простор, медальный
лик Двурогого в дозоре и
светлый беж и синь Парнасских гор… Что
было, – было так безбожно кратко, так
полно, так похоже на судьбу, – Но
что-то, дрогнув в мировом порядке, рекло
“Αδϊος” – (как надпись на гробу)… Застыли
надо мной три мойры-пряхи; цветною
куклой никну ни к кому, и
юный голос, мужественный, мягкий, прощально
мне поёт: “Αγάπιμου”… …Слева всё виден парящий Олимп. Я
потом, в отеле, все вспомню и кое-что поведаю. Пока я НЕ В СИЛАХ. Поистине, «увидеть Грецию – и
умереть»… “Αγάπιμου”, поёт молодой
мужской голос по радио; водители довольны: они едут домой. Водители у нас
мастера: особенно это сказалось в Фессалониках. Как они разворачивали
массивный автобус на крутых узейших улочках… Ладно, все позже… …Двенадцать часов. Родопы. Граница. ВСЁ. ……………………………………………………………………… Пять часов. Не выдержала, все-таки
сделаю пару записей. Едем по задворкам Софии, центр нам уже
не положен. Ничего интересного буквально:
бедненько, грязненько, похоже на нас. Правда, я помню, там были величественные
здания: университет им. Кирила и Методия, двухэтажный желтенький дворец;
театр… Но в целом, в целом, – это не Афины. Ничто не Афины. И дорога дрянь.
Ладно хоть Юра, дай ему Бог, разлил по полстакана греческого вина; однако в
местной таверне нам так и не удалось поесть. …Ипподром в Софии называется «Хан
Аспарух»; ресторан рядом – «Коне на поправке». Город заканчивается. …Пол-одиннадцатого. Ночь. Таможня. За
день мы промахнули всю Македонию и всю Болгарию. Ах, как все-таки хороша зеленая, милая
Болгария! За Софией, где мы проторчали два часа в пригороде в тщетной надежде
на ланч (с тех пор я жую один виноград), высятся такие другие, но тоже
прекрасные горные цепи и лежат долины! И закат такой длинный, светлый,
малиновый, ясный был!.. София, конечно, не Афины, я уж говорила. Но сама
Болгария хороша. Забавно, в Фессалониках говорят просто
«Александр», а не «Александр Великий», как будто в мире был он один. Когда
переспрашиваешь, удивляются. Говоришь: а как же вот болгары, сильно уважают
еще одного Александра, Освободителя… Суворова Александра Васильича… Пожимают
плечами. …Что поделывает мой Антиной,
интересно? Почему, олимпийские боги, я отвергла свой шанс?!! Песнь гиперборейской
женщины Тучегонитель,
имеющий трон свой на светлом Олимпе, Высшее
диво явивший бессмертным и смертным: Образ
горы многотяжкой, плывущей, земли не касаясь, Над
голубым горизонтом, превыше цветущего Пинда, Либо
парящей, как синий орёл, над Термийским заливом В
розовом золоте утра, в полуденном мареве знойном, В
светлом эфире вечернем под взгляд титаниды Селены, Под
непрестанную музыку вечношумящего моря! Великодушен
и грозен Ты, Зевс-громовержец, И
неизменно и в гневе, и в щедрости царской велик Ты. Ты
господин человеков, богов и прекрасного Косма. Ты
потрясатель, и Ты же спаситель, Ты милость являешь. Будь
же, о Зевс-вседержитель, ко мне благосклонен! Ещё раз, Только
один, и последний, спаси меня, дай мне надежду! Ты,
что читаешь в сердцах, ещё раз мне яви свою милость! Юношу,
что ниспослал мне, подобного вам, Небожитель, Что
прозывался, о боги,
Αθάνατος, то есть
«бессмертный», Эллина,
равного силой и яркой красой Антиною, Гимнософиста,
гимнаста, пловца, Фессалоник эфеба И
кифареда, которого Феб-Аполлон научает, Звонкогремящими
струнами сердце навечно пленяя, – Юношу,
что Ты, склонившись к мольбам моим, дал мне – и отнял Снова
верни мне, любимого, Зевс, благосклонный, всеблагий! Сжалься,
молю, не карай мою неблагодарность, владыка! Это
был морок ночной, это козни злонравного Пана! С
той слезногорькой поры я не знаю ни часа отрады, Тех
гиацинтовых глаз и кудрей вольновьющихся чёрных, Смелой
улыбки и смеха мгновенноразящего звуков, Тех
нежноласковых рук, обнимающих нелицемерно, Искренних
тех, горделивых речей благородных и страстных Не
позабыть мне в объятьях Гипноса, ни даже Гадеса! Повелевающий
молниям, громам ужасногубящим, Ратью
стихий первородных управивший мощно и властно, Время
само победивший, титанов, стоглавых чудовищ, – Всё
же Ты ведаешь, Зевс, и любви победительной силу! Ради
имён достославных Семелы, Данаи, Европы, Леды,
Латоны и Майи, Алкмены, несчастнейшей Ио, – Мимолетящим
безумьем пронзенной, презревшей
неслыханный жребий, – Сжалься,
державный, молю Тебя, счастье, прозревшей, верни мне!.. 26.08.05 Однако счастлива была снова увидеть
Бухарест – «Маленький Париж», фонтаны Шанзелизее… Любимый «Атенее», главная
площадь! И какое-то новое здание нечеловеческой величины, Национальное
собрание, что ли, его раньше не было. Счастлива, что попросила Лилиану (где-то
осталась ее визитка) найти следы поэта Нэлу Вэдана. Я не верю, конечно…
Ничего не найдет, легче посмотреть в поисковике. А гид здесь тоже
превосходный. Превосходная дама. …Бухарест основал не кто-ибудь, а Влад Цепеш, в …Цвета румынского мрамора: черный,
розовый, серый и коричневый. В горах есть хрусталь, золото, уран; нефть, само
собой; словом, очень богатая страна. Гид рассказала в связи с этим шутку:
обеспокоенные ангелы обратились к Богу: что же, Ты все богатства в мире отдал
одной Румынии?! Спокойнее, ребята, вот посмóтрите, каких я теперь ей
для равновесия дам правителей!.. Румыния порадовала прекрасной погодой;
но тут недавно было наводнение (урожая не будет), основные мосты перегружены,
на всех дорогах многочасовые пробки. Поэтому наши переиграли и для сокращения
пути рванули сразу к Молдове, а оттуда – на Измаил и Одесу (оба города
остались далеко в ночи, тусклым заревом на горизонте). В итоге у нас было
четыре лишних таможни, что изматывает предельно. А ночью мы вышли на ТРАССУ
Е-95! Стоял густой и опасный туман. Аварии на всей дороге. Но мы быстро,
безостановочно ехали… 27.08.05 Харьков. Меняю в неработающей кафешке
рубли на гривны. В двенадцать дня должны добраться до киевской гостиницы,
ночевать там, и завтра – в Москву. Холодное, седое утро.
Неблагожелательно-терпеливые хохлы. …Харьков на поверку оказался Киевом. Я еле жива от усталости. В
15.00 – последняя экскурсия. Посетили университет, встретились с украинскими
философами. Город изумительный, если бы я увидела только Киев и ничего, кроме
Киева – я бы пропала навеки. Парки! Площади! Крещатик!! Днепр с Трухановым!
Статуи, фонтаны, огромное количество храмов, словом, чудо-город. Елена-геолог
сказала мудро: А ведь мы сделали круг по всем христианским странам и
святыням! (Она мне назвала возраст Олимпа: примерно 80 млн. лет). Погода наладилась и больше не
портилась. На знаменитом «Спуске» купила внучку сорочку-вышиванку, самый
дорогой подарок из всех. Вадик быстро вырастет, конечно; ничего, потом на
стенку можно повесить как украшение. Все. Поехали в Россию. Enough is enough?.. Αδίος. P.S. Почему я не вошла в здание
Платоновской Академии – все равно же там кто-то был, несмотря на летние
каникулы, – и не задала вопрос: как стать вашим академиком? Какие публикации
нужны, какие взносы, сколько защитившихся учеников, что-то еще?.. Почему я не зашла в Фессалониках в
книжный магазин и не купила Платона или Аристотеля на греческом? Почему я не пошла на роман с Антиноем? Почему не поднялась к подножью Олимпа,
как Андрей Королев? Совсем простой вопрос: почему мне «не
дался» греческий язык? Я же лингвист, и так далее… Я до сих пор не знаю ответов. Была я в
Греции, реально, или не была? Или
это был взгляд из аквариума на мечту, доподлинно не достижимую,
долженствующую остаться мечтой? P.P.S. Однако теперь я могу объяснить, как
действует на человека южное море. Очень непросто и коварно действует
южное море, как жестокая красавица, безразличная к жизни и смерти. …Ты плывешь по направлению к
ослепительному солнцу. День. Закрытые глаза не спасают от его сияния; перед
внутренним взором все обведено черным ореолом; ориентируешься скорее по
запаху, чем по зрению. Дело в том, что, если заплыть достаточно далеко – за километр,
– море начинает пахнуть какой-то сказочной свежестью, сказочной – потому что зимней: снегом… морозным лесным
воздухом… Несравненная, райская минута… время останавливается, и ты готов на
все ради неземных сих ощущений… Этот аромат отдаленно напоминает о
свежеразрезанном арбузе и свежеразломанном персике. Если, отдавшись плеску и
шелесту волн, мерному качанию и этому запаху, все-таки плыть дальше, – море
предстанет в своей истинной великолепно бесчеловечной сути. Ему все равно,
где ты, каково тебе, умираешь ты от восторга или от усталости. Оно «сияет
вечной и равнодушной красой»; а у тебя уже мало сил… Но ты согласен на все
ради жестокой красавицы, смерть – пусть смерть, но в этих объятиях!! Единственное спасение, если ловишь
себя на подобных чувствах, – без спешки и раздумий повернуться так, чтобы
солнце светило между лопаток, и равномерно грести. Поддаться этим чарам
предельно опасно; опасна и паника, сейчас опасно всё, кроме широко гребущих
рук, ног, повторяющих хлест рыбы, спокойного дыхания. Час – и ты спасешься. Хотя, возможно, южное море предлагает самую красивую в мире гибель? Отчего
же не согласиться? …Ни о чем не думая, мерно греби!
Поживем ещё… Август |
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
ВОЛГА Неприметен ничем, неширок, По просторам Валдайского края Еле слышно журчит ручеек, Меж каменьями путь выбирая. То он моет прибрежный песок, То внезапно в кустах пропадает, И не знает еще ручеек, Что его впереди ожидает: Сколько верст ему надо пройти, Сквозь какие преграды пробиться, Сколько рек с ним сольется в пути, Сколько чаек над ним закружится! Сколько долгих минует годов, Сколько волн разобьется кругами, Сколько встанет больших городов Над крутыми его берегами… Стихи из
школьного учебника
родной речи Моя родина лежит вниз по Волге. Яик, Дон,
Кубань… Вверх по Волге – разве что еще Нижний
Новгород, Мещора. А так вокруг – всё местные коренные народы: чудь, меря,
вотяки, вогулы… и пришлые русичи. Мы самые северо-западные тюрки. И в ХIII
веке были самые восточные славяне. У нас в корнях и казаки были, так
свидетельствуют мои старшие родственники, кузены Альберт и Рафаэль. Имена,
как видите, самые казацкие. В раннем детстве Рафаэль, правда, сознался
библиотечной работнице, что он итальянец… имя же итальянское, сказал он. Но я ведь хотела этим летом поехать в
Италию!.. Нехватка денег, нехватка энергии,
вялость какая-то… только и смогла, что добраться на вокзал, дойти до
туристического агентства «Волга» и взять путевку на теплоход. В «Волге»,
оказывается, работают мои бывшие студентки. Сделали мне небольшую скидку,
пообещали, что на теплоходе есть профессиональная балетная пара, и нас будут
учить танцевать, – и вот: 13 августа Борт четырехпалубного теплохода
«Александр Суворов». Он приписан к нижегородскому порту, пришел сверху, уже с
москвичами, нижегородцами и кем еще там на борту. По пути в каждом городе
будут подсаживаться еще пассажиры. Вечер, солнце село. Часов в восемь
проходили Камское водохранилище: было красиво, но уже прохладно; я пыталась
снять гору Лобач и полосатый бакен в «тельняшечке»: место условного слияния
Волги и Камы. Не знаю, как выйдет… Далеко! (Потом узнала, что не вышло). Ну, так. Что хорошо: ясный и теплый
первый день путешествия, красивые водные виды и дали, полное отсутствие
знакомых людей. Еда. Что плохо: с отплытием опоздали,
поэтому я два часа кантовалась в
порту на жаре, устала и расстроилась. Приехала, по своей новой привычке, на
полчаса раньше, а теплоход – в дальнейшем т/х – ~ на полтора позже…
Столпотворение на входе, нет ключа на рисепшн, поднимаюсь на свой 3-й этаж –
номер не убран, отвратный чужой кавардак, но на столе яблоки, апельсины и
розы вкупе с какими-то белыми цветочками в вазочке (сейчас я в эту вазочку с
определенными трудностями набрала воды из титана, чтобы заварить свой матэ.
Своё. И это второе, что плохо: в номере нет посуды!!) Голландский натюрморт
исчез сразу после того, как горничная прибралась. Что очень плохо: кормовая
часть, – близко машина. Шумя, дрожат все переборки, двери, да и просто саму
судовую машину прекрасно слышно… Да, что просто
плохо: нефиксированные часы ресторана, – на воде точный расчет графика не
сделать, – поэтому должно все время трындеть радио… А то вдруг чего
пропустишь?! Еду?! Что очень хорошо: ничего. Вру. Концерт: вечером. Некоторые
номера были очень хорошие! Танцевальная
пара («латинос»); гитарист; и старенький певец Вертинского. И матэ с клубникой, идентичной
клубнике! …………………………………………………….. Ночь. Яркая луна в три четверти, и т/х
идет быстро, вода рябит платиной… Красота! 14 авг. 06 Идет второй день. Идет и идет, идет и
идет… и идет… Ночью спала ужасно: машина, дребезг, подростки орут в коридоре
прямо под дверью, еще здрасьте, северный ветер подул, стало холодно… Слава
богу, я взяла с собой кимоно!.. Уснула под утро, часов в 6-7, а в 8.15
вкрадчивый голос по радио: «Доброе утро!» – и что-то мне про заводы в
Тольятти и про шлюзование! Выткнула радио – тут же свой собственный
будильник! И у него тоже 8.15! …! … …! …очнулась за завтраком. Все очень
вкусно и всего очень много. Представляю, во что обратится фигура за 10 дней.
Купаться холодно, загорать на палубе среди бог знает кого не хочу. Позорно
кажется. Тем более, что самые спортивные и загорелые быстро захватывают
лежаки и шезлонги, а беспомощные белые туши даже не знаю что делают. Я
глянула мельком два раза и тут же слиняла на свою палубу, третью. Тут никто
не загорает, все прилично делают променад. Словом, во время завтрака я ожила и
разглядела по правому борту (а моя крошечная плюшевая каюта на левом) –
Рила!!! Болгария! Большой-огромный горный хребет, темно-зеленый лес, солнце
малиново-розово светит сквозь утренний туман, свежо, красота! Какая красота!!
Это были Жигули. Волга большой петлей огибает их, и мы долго, часа два,
любовались горой за горой за горой, одна выше и горделивее другой. Встали в
селе Ширяево, – большое, старинное (1628?), казацко-разинское, чуть ниже горы
Стрельня (тоже разинский след), самой высокой в Жигулях. И я, слава те
хоссподи, не отказалась поехать на экскурсию в заповедник, внутрь горного
массива, в «Каменную чашу». Это круглая долина, большая, очень романтичная.
Расположена в В самом селе параллельно тоже шла
экскурсия, пешая, 2-х часовая (я побоялась долгой ходьбы, предпочла автобус),
с посещением музея И. Е. Репина, он здесь писáл «бурлаков». Но
походить-таки мне пришлось! Вот не ожидала! Маята! Надо было взобраться к
чудотворной часовенке и роднику, примерно до середины кольца гор, и я
выдохлась почти сразу, пропустила вперед всю
группу, сделала вид, что отмываю в ручье поганую пивную бутылку, чтобы
набрать в нее св. водички; нам ее (бутылку) продали, ругаясь, в киоске на
пристани, за 5 р. Остальные 5 р. я в таком разе бросила в специальную чашу
около родника наверху. (А вся экскурсия – 130 р.). Лес кругом… Подъем…
Еле-еле, задыхаясь, волоча ноги, кляня фотоаппарат и бутылку, вверх… Но природа и погода взяли свое: стало
мне постепенно хорошо и радостно. Путь наверх закончился. Отдышавшись на
скамейке (делала вид, что вот, мол, в России даже к водичке не подойдешь,
очереди везде), – я подобралась к чудотворному ручью; себе не веря, набрала в
отмытую бутылку воду; трижды (в кустах повыше) плеснула на макушку, с
молитвой, призывая Николая-Чудотворца исцелить моего старшенького. С этой же
просьбой посетила и часовенку. Воду везу с собой, полью на темечко сыночку, –
сегодня водный, он же медовый, Спас! Если уж и это не поможет, – ну, я не
знаю тогда! Вернувшись на т/х (а он очень красиво
смотрелся на зеленой воде!), немедля попала на обед из 5-ти блюд. Мстительно
все съела и завалилась спать, пропустила 3 часа Самары. Бог с ней. (Этот
Нечаев, по-моему, должен был бы сам меня вызванивать!! Кто из нас кому
оппонент?! И повести меня в лучший самарский ресторан, и там задабривать!)
Спала часа полтора, стало жарко, машина шумит; оказалось, чужая: бок о бок
стал т/х Октябрьская Революция. Умылась обычной водой, опять-таки мстительно
съела булочку и печеное яблоко, каковые хотела заначить на ночной жор. Пусть
мне будет хуже. Самару не видала в глаза. Начисто. 18.10. Отплываем. Зовут на концерт
некоего Кубасова. Пойду. …По радио: «ах, Самара, городок!» …………………………………………………….. Радиогид на т/х весьма эрудированная,
и исторически, и географически; но, кажись, старая: часто делает
интеллигентское «э-э-э», паузы, запинается… и раздражает. (Позже, 19 августа,
приписка: А оказалась огромнейшей блондированной бабиной не старше меня. В
тот же день: Св. воду допиваю. Очень пригождается). …………………………………………………………………….. …Забыла сказать: Жигулей не коснулся
ледник. Там есть растения доледникового периода! И может, я неверно
расслышала, но им 370 млн лет… как же, а Олимпу – 70-80 млн лет… …………………………………………………………………….. …Кубасов, прекрасный нижегородский
баритон, победитель и лауреат, маленький, страшненький и корявенький, во
фраке и бабочке, пел расчудесно; особенно ему удались неаполитанские песни и
куплеты Фауста. Тьфу, Мефистофеля. Или все же Фауста? Ужин, отменный, как и вся еда,
заслуживает даже отдельного описания! Может быть, в конце пути дойду и до
этого. Особенно меня сразила «рыба по-царски» с лепешками из кукурузы. На
вечер заварю себе свой – своё – идентичное матэ. Начинаю чувствовать – если
не счастье, то удовлетворение. Соседи по еде, семья, довольно приятная,
сказали мне, что на солнечной палубе «меж труб» есть душевая. Не знаю почему,
это сообщение сподвигло меня завтра позагорать на палубе; душевая у меня и в
номере есть… Еще утром мне казалось, что это все равно как раздеться и лечь
посреди улицы Баумана. Но раз Ильсияр с дочерью не стесняются, мне тоже
можно. [Они были в Испании]. …Вечереет. Я лежу на диване
«наоборот»: головой к шкафу, чтобы видеть берега в иллюминатор. В окно, на
самом деле. Оно полуоткрыто; свежий ветерок, нежные краски, Волга синеет,
озаряется первыми огнями бакенов и кораблей. Мимо окна дефилирует толстая
спокойная публика. Не раздражает, – странное дело. Раздражают дети и
подростки. Посмотрим, что будет ночью. Рама окна дребезжит по-прежнему, но
раздражает чуть меньше. Может, привыкну? …Лёжа писáть трудно, но за
столиком темно. Подушка тонкая, поролоновая (не люб-лю), поэтому, чтоб
поддержать спину (и голову), я подсунула под нее спасительный пробковый пояс. Может, лучше пойти на палубу, там
концерт?.. 15 августа Ночью, обидевшись на какого-то хама на
шоу-программе, я ушла в гладильню; и, сопя носом, готовила любимую футболку
“sweet memory” на утро. Вдруг за окном, где была только гладкая водная темная
ночь, – начался триллер: в полуметре возникла какая-то странная стена, плохо
освещенная и страшная… и потом оказалось, что это были быки моста. Сызранский
мост… не знаю, что и сказать. Что-то от Феллини, ‘e de nava va’. …Но сама ночь прошла спокойно. Подростки
не дебошили. Ничто не дребезжало. Машина, правда, работала, но значительно
тише. Сейчас вот зовут на завтрак. По ходу зова объявили, что сегодня день
св. Василия Блаженного, день рождения Вальтера Скотта, призвание в
Саратовскую губернию иностранцев-иноземцев (австрийских старообрядцев?!!) Екатериной II-й, а также необходимо
поить лошадей с серебра. Ну, хотя бы из шапки. Между тем, стало пасмурно. Это
печально. …Завтрак прошел, но по-прежнему
пасмурно. Что же делать на зеленой стоянке?! Говорят, там будут коробейники…
Но у меня на все про все 100 р. в день, как и дома. А вдруг там будет
горячего копчения рыба в халате?! С детства люблю и с детства не пробовала…
Это будет большое и досадное упущение! (И было!) Вчера поздно вечером, спохватившись,
пошла купить талончик на какую-нибудь экскурсию по предстоящему Волгограду;
оказалось, мы там должны стоять три с лихом часа!! Но их (талончиков) уже не
было. Ну и ладно, я, наконец, пообщаюсь с Секстом Эмпириком. Больше не с кем.
Хотя тут имеется, я присмотрела, один чувачок подходящий… Посмотрим. А пока
швартуемся на Усовке. Это сосновый остров с песчаными пляжами. Стоило уезжать
с Яльчика?! Да еще я забыла лежанку!.. Но погода как-то быстро и неприметно
наладилась. И стало жарко. …Послеобеденный отдых. На острове было
вполне хорошо: Яльчик и Яльчик, только течение сильное. Чувачок подходящий,
кроме того, что поет хорошо (а я это обнаружила в самый первый вечер,
случайно), как оказалось, лучше всех плавает (кроме меня), хотя маленький и
плотненький, а также специализируется… нет, сначала скажу, где живет: родом
из Нижнего, и семья там осталась, но живет в Москве, а занимается логикой,
философией и историей науки. Как?! Вам?! Вот то-то и оно! Называется
Вадим. Вадим, обнаружилось, сначала закончил
не что-нибудь, а… Горьковский инъяз, куда я поступала когда-то. Языки: английский
и испанский. Куда бежать от совпадений?! Впрочем, я рада… ………………………………………………………………… Вечером слушала очень хороший концерт
классической гитары – дуэт Ирины Черногоровой (?) и Владимира – то ли
Митякова, то ли Медякова, вобщем, неважно, – ну оч-чень хороший! Потом надела
тонкий алый шарф (подарок Алии Газизовны), потому что вечерами свежо, и пошла
гулять на палубу. Вода шумит и темно-глянцево играет, бежит, огни бегут…
ветер… Звездное небо близко, что-то в этом есть от полета! Люди похорошели,
поумнели, променад кажется вполне оправданным глубокомысленным занятием. Секс
с Эмпириком мне не удается, очень все схоластично. …Подходящий чувачок Вадим однако пока
шугается, не понимает, что я его судьба. Зря сказала, что мы коллеги. Я бы
тоже шуганулась на его месте. Ну, ничего. Скоро ужин, а то что-то голодно.
Навострилась хомячить (маринино слово!) …Ужин я не доела. На завтрак вряд ли
пойду: его перенесли на 7 часов! А «Доброе утро» – в 6.30, что ли?! Мыслимое
ли дело, на отдыхе, посреди Волги!! К черту, к черту, и так переедаю, спать
важнее, чем есть! Объясняют, что ранний завтрак – из-за раннего прибытия в
Волгоград. Бог уж с ним. …Философ Вадим оказался-таки
славянофилом. На вид он вроде Константина Левина, жутко положительный.
Считает, что его славянофильство особое, а не «такое». Ну а как же. И про
толерантность что-то успел, узнав, что я «татарский философ». Я не татарский философ, я просто
философ. И я вообще-то по матери русская. И
могу с полной ответственностью заявить: моя родина – народные русские песни,
казачий хор, или хорошие подражательные, как у, например, «Калинова моста»
раннего периода творчества. Героизм; удаль, переходящая в лихость; наивность
непугливого взрослого человека; простая напевность; широкая сила; вызов;
шутка, подначка; тоска по праведности и правда
– вот моя Родина. …Ночью проходил поток Леонид, я успела
заметить два, осознать один, загадать – ничего не успела. О Тимуре я уже
просила Николая-Чудотворца, куда против него Леонидам… 16 авг. 06 Четвертый день. Прибытие в Волгоград.
Рано утром прозвонил будильник, я им бросила об стенку. Радио в каюте
отключено; так нет же, зловредная бабулька вещала свое по борту, слышимость
300%, а люди, если это люди, – орали, вопили под окном и собирались на экс. В
шесть утра!!! Кабронес. Потом утихло; я уснула, хотя шумели две
машины, наша и соседа, через которого – сквозь который – надо выходить на
берег. И тут! Звонит на сотовый Никифорыч. Анатолий Никифорович. Его дочь,
видите ли, задерживается в Америке, и я, если не портянка, пусть обеспечу
передвиг сессии. Ты куда звонишь?! Я в отпуску в Волгограде! Сам проси
деканат и сам передвигай чё те куда надо!!! Господи прости! …Сейчас квелюсь. То ли выйти, сделать
пару снимков набережной, то ли позагорать наверху, то ли доспать. Съела
вчерашний йогурт с холодным матэ. Плохо все равно. Доспать не удалось: пришла
горничная. Она мне вобщем-то ни к чему, однако я оделась в “гернику” из
уважения к Сталинграду и вышла прогуляться. Яркие краски, мало людей, жарко –
за 40°. Волга издали тихо блестит. Сделала два неудачных снимка, параходов на
воде и зелено-бронзового в опалубке ремонтирующегося фонтана наверху, на
знаменитой лестнице. Жара несусветная, наверняка у Булата в Венесуэле
значительно прохладнее. Не стала гулять, прошлась метров сто вдоль по
набережной и вернулась на т/х. Обманула хорошенькую суетливую бабушку у
пирса: пообещала купить у нее шляпку от солнца за 100 р., но не вернулась.
Позже они мне пригодились, чтобы доплатить за экскурсию в Дельту. ...Вадим пришел с экса с ма-а-аленькой
дынькой, пригласил попробовать, но предупредил, что вкус пока далек от
сахарного. Я не пошла. Однако и секс с эмпириком по-прежнему невозможен. На
что я надеялась? Сейчас лежу, жду, пока заварится матэ. Подслушала с палубы
шутку: «Женщина, женщина, да проходите же! – Ну а что делать, если я
толстая?! – А Вы боком! – А если я и передом, и боком одинаковая?!» В каюте
хорошо, прохладно; в окне – молочно-голубое, невесомое, низкое, но огромное
небо. Барашки на волнах, очень свежий ветер, волосы не расчесать. Что ж я, однако, буду делать в Дельте
без шляпки? Вот не захотела взять кубинскую! И нож для дынь, и лежанку, и
ложку – все бы сейчас понадобилось! Йогурт доедала хвостом от расчески. Лень
просить ложку в ресторане. И не хочется. …Сразу после Волгограда по левому
борту тянется на …После обеда простояла на палубе,
наверное, с час: любовалась гипнотическим пейзажем подступившей полупустыни.
Песчаные плёсы, чувствуется, адски раскалены. Вдоль реки все же есть деревья,
но мало, и почти треть – рыжая, выжженая. Летают огромные дрофы – а говорили,
вымирающий вид! Наверное, это цапли такие неуклюжие. И мелкие чайки, каковых
не велено кормить, иначе потом т/х не отмоешь. Интересно, услышала по радио: мы
теперь идем ниже уровня мирового океана. А в самой Астрахани это будет –28 м,
как Ленинградское метро! Точнее, в Астрахани –24 м, на севере области –10 м,
а на юге –28 м. …Снова пел нижегородский баритон,
военные песни, и хорошо пел. Я несколько отвлекалась на Вадима, рассказывала
ему про маму, белый вальс, открытие английского отделения, что совпало с
началом войны. Она, мама, это часто вспоминает. На завтра я сгоношила много народу на
«Лотосы». Всем клялась, что очень красивая дорога, замечательное купание,
пеликаны и пр.; собственно, я описывала румынскую дельту Дуная. Посмотрим, не
предъявят ли мне счет: это самая дорогая экскурсия за всю поездку. Но в самом
деле, что за люди: в Астрахани они
собираются на экскурсию на рыбный рынок! Даже не кабронес, а просто
игнорамусы. Т/х идет от мели к мели, петляет;
голова все болит. Не пришлось бы лечиться. Цитрамоном, я имею в виду. 17 августа …Вот за бортом проплывает, удаляясь в
небытие, моя милая Астрахань. Пыльная, бедная, жаркая… В центре у самого
Кремля – переломаные заброшеные домишки, как в пригороде… Припорошенная
песком зелень… Шашлычные палатки… Выбитые стекла… Опасные приглядывающиеся
загорелые дети… Прекрасный Успенский собор… Маленькие красного кирпича купеческие
подворья на улицах под ним… Тихо, почти безлюдно показалось мне, а может, это
было из-за пекла 46-ти-градусного? Но до того мне понравилась Астрахань,
сердце жмет от расставания! Я ведь тут бывала: в детстве, когда папа не взял меня в Дельту и потом в
Махачкалу, – студентов взял, а меня оставил; и во цвете взрослости, когда я
была в командировке на философской конференции в Рыб ВТУЗе, еще профессор
Аскин Яков Фомич был тогда жив… (И Харри тоже еще был жив, – я в те времена
тесно дружила с ним, – и 4 октября, сразу по прибытии в Казань, праздновали
его день рождения, один из последних… а потом он вернулся в Германию и там
умер от лейкемии). Мы поехали тогда с прочими философами после окончания
заседаний в качестве культурной программы в Дельту, в какой-то рыболовецкий
совхоз, но автобус сломался, «и я с полпути повернул обратно… с тех пор все
тянутся предо мною кривые, глухие, окраинные проселки…» Уже пошли по близким берегам
красивенькие загородные дачи. Минут двадцать назад прошли под мостом, который
я наблюдала днем из купальни… Я думала, что купаюсь в последний раз за лето! Уже скоро семь часов, очередной ужин.
На столике рядом – большой подлинно астраханский арбуз, я рискнула все-таки.
Посмотрим, лучше ли он тех, что продают у нас в Горках. Хвостом расчески его,
конешно, не съешь. Придется просить нож у соседа слева. У меня на столике еще
присутствуют: из старого – остатки воды из источника св. Николая-Чудотворца;
за неимением другой, я брала эту бутылку сегодня с собой в Дельту. Засим –
нужная хвостатая расческа; красная и черная бархатные резинки для волос
(служат обе); серый сверкающий лак и подаренная Алсушкой маленькая розовая
бутылочка Lait Velouté pour… a la… Yves Rocher. Из нового, кроме
арбуза: веточка лавра в память о Делфи (сегодня, кажется, ровно год с того
незабываемого дня на Парнасе); пачка зеленого китайского чая «с личи» от
соседа слева по имени Евгений; и – вазочка с увядающим ЛОТОСОМ. Рядом – его увядающий ЛИСТ. Боже сохрани, я их не рвала!
Цветок мне еще там, на месте, подарили приятные соседи по ресторану, а четыре листа – маленькие девочки
русско-калмыцкого состава, жители Дельты. Листья по дороге на т/х свернулись
в подобие шапки Незнайки, и три из них, скрепя сердце, в каюте я запихала в
мусорную коробку. Лотос не довезти, конечно; но зато! У меня на антресолях каюты еще огромный букет сиреневого,
дымчатого, меленького, бессмертного, крымского моего цветка! В Феодосии и
Керчи я его любила, а здесь, по дороге в город из Дельты, автобус специально
остановили, чтобы все желающие могли на память сорвать этот цветок!!! Самое
сложное – это его название. Я запомнила как кирдык. Впоследствии оказалось:
кермек. …Пристают с ужином. Допишу позже.
Однако ясно: это был ТОТ самый, нужный, ЕДИНСТВЕННЫЙ ДЕНЬ! …Прошлой ночью, однако, я маялась. Опять
дребезжало стекло, довело до того, что я стала его по периметру затыкивать
жеваной салфеткой. Не помогло. Смирившись, я распахнула занавески и с час
пялилась на низко висевшую лóдью луны в последней четверти, цвета
липового меда. Не помогло, не спала до рассвета, а на рассвете, боясь звона
будильника, тем паче – курлыканья ненавистного радио, добровольно встала;
было где-то шесть утра. Но небо, вода, нежный воздух, розовое солнце обещали,
обещали… Почти все сбылось. После завтрака часть туристов отбыла на рыбный
рынок, другая часть погрузилась во вполне комфортабельный автобус с
охладительными кондишнз, причем я опоздала (зря бродила по набережной!), –
меня ждали и досадовали, потом выговаривали. Симпатичная молодая особа-гид
имела абхазский акцент, т.е. каждое слово начинала с “a”. Однако с этим я
смирилась. И полтора часа мы ехали по огромной равнине, усаженной полынью,
верблюжьей колючкой и тамариском, а также любезным моему сердцу кирдыком, –
ничего общего с дельтой Дуная не имевшей. Неяркие краски. Много рек и рукавов,
мелкие называются «ериками». По их берегам – камыши, ивы, цапли, тростниковые
заросли, а также лох серебристый. Его древесина, оказывается, не гниет в
воде, из нее строили корабли. Но в принципе – тоже бледная высокая
раскидистая ива. Русалок здесь называют «лопáстами», кувшинки –
кубышками, а ивы – вётлами. Солнце пекло, но я так боялась жары, что вообще
ее не заметила, и только на обратном пути вспомнила про бутыль с водой. Дул
восточный ветер, нес песок из пустыни; марево, далекие вихревые спирали,
линия горизонта размывалась, размазывалась… Но в автобусе было прохладно, я
сидела на заднем сплошном длинном и ненаселённом мягком сидении, кое-что
фотографировала за окном, – словом, оказывается, автобус для меня лучший и
любимейший транспорт. Мне было прекрасно. И вот. Приезжаем мы в местечко с
названием… типа Мумра, не помню. Выгружаемся на грунтовую дорогу с 3-мя 4-мя
тусклыми тополями, идем чуть под уклон среди пыльных вихрей, – а я не
надевала черные очки, не надевала весь день, потому что на мне была черная
жокейка с длинным козырьком, – солнце пылает, свет, жар, песок, потом
болотистый бережок, неширокая протока, –– и ––– и полоса громадных, розовых,
то ли кувшинок-лилий, то ли роз-тюльпанов, – выше человеческого роста,
трепещут на ветру, несравненные, с тонким миндальным запахом, – плантация
лотосов. Я их увидела впервые в жизни.
Впечатление не было фантастическим или ошеломляющим, нет. Улыбались, приветно
кивая, рдели или светлели большие, ясные, доверчивые, в доспехах
преувеличенно темных круглых кожистых листьев, – лица дивных цветов. Молодые
– цвета фламинго, оттенков зари; старые – атласно-белые… говорят. Таких не
было видно. Они живут три дня, сказали нам. При полном солнце смыкают
лепестки чисто индийским жестом, ночью молча уходят под воду, на рассвете,
как вздох, как приглашение, раскрываются навстречу любому, другу и недругу, сто миллионов лет. Цветок Будды и
Кришны, как, откуда он здесь?! Гид несет невнятицу плоских легенд… Да бог с
ней. Что возьмешь? Я сделала снимки, хорошие, красивые. Обратный путь показался короче. На т/х
я переоделась в красную блузку и черные бриджи, что вкупе с красными
тапочками (ходившими по Парнасу!) и черным кепи создавали, казалось, некий
энергичный мазок на общем песочном, небесном, болотном и белом фоне
Астрахани. И я пошла в Кремль. Не дошла. Жара дикая, нечеловеческая,
как тогда на Ахтанизовском лимане. До сих пор воспаленные глаза полны
пылающего солнца, песчаных смерчей и ветра. – И воды, потому что я быстро
сделала снимок Успенского собора издали и ретировалась ради спасения жизни
обратно на набережную. Там, в километре от порта, есть купальня. Деревянная в
ромбик решетка опущена в проточную волжскую воду, четыре бассейна, два
глубоких, два мелких. В этой старинной купальне, сражаясь иногла с визжавшими
детьми, с удовольствием провела я час-полтора. Возвращаясь, на 17-й (нашей)
пристани обрела упомянутые арбуз и густую веточку лавра. Потом, хромая,
постелила новое чистое белье со знаками Зодиака, тоже в цвет солнца и воды, и
забралась в душ. Потом полулегла писáть сей отчет; выглядела при этом,
я считаю, пикантно: вместо парео (парео мама зачем-то отобрала) был на мне
завязан тот самый тонкий многих красных оттенков шарф. Жаль, никто меня не
видел. Смело было бы. И было. Однако –
прилетели комары! Всю обедню
испортили! ………………………………………………………………………. …Ну, так. Сейчас девять вечера. Народ
пошел на корму, на пивной праздник. Но сосед слева, Евгений, приглашает на
испанское вино, что гораздо… Это будет хорошее и правильное завершение
Хорошего и Правильного Дня Настоящего Отдыха. К слову, Евгений очень ловко отъял
меня у Вадима, пока тот размышлял, с какого боку брать женщину-философа. А
Новый русский не задумывался. Он богатый, пожилой, по виду лишь на
пару лет меня моложе, очень опытный, умный, грубый, тяжелый, деловой человек.
Плюс к тому: а) занимается благотворительностью. Понятно, почему; бога
боится, уж больно богат; б) закоренелый критикан. Основная мишень –
коррупция. Побочная цель – всеобщее падение российских нравов; в) хороший
(для начала) рассказчик. Должен был быть политико-экономом, закончил
горьковский университет, но на заре перестройки призадумался и перестроился.
Сейчас занимается производством и продажей кислорода. Подумывает охватить и
Казань. Инвалид на протезах выше колен. Кэнтос набиты до одеревенения. Живет
и делает деньги в Нижнем, хотя родился, как сам рассказывал, в Астрахани. 19 авг. 06 …Вобщем, так. Довольно рано мы вчера
пришвартовались в той же астраханской пустыне с суховеем и пылью возле
знаменитого села Никольское. С начала вояжа каждодневно мы слышали это
название: оно обозначало нечто необыкновенное; магически-заговорщицки то сям,
то там звучало: «Вот уж в Никольском…» И так сказала даже гид в Астрахани:
«Наш рыбный рынок – пустяк по сравнению с Никольским!..» Люди вроде меня, –
то есть без денег, но с чувством долга – привезти из астраханского круиза
ма-а-аленькую баночку черной икры, – не поехали на столичный татар-базар, а
стали дожидаться Никольского, на обратном пути. Хотя внятно слышали от гида:
этим летом в астраханской области неурожай: персиков, абрикосы
и сливы, помидор «бычье сердце», дынь, собственных арбузов-эндемиков (есть
только те, которые выращивают по голландской ускоренной технологии), алычи,
груши и рыбы. Осетровая икра – 18
тыс. кг. (Я при этом сообщении тихо зашипела)… Словом, Никольское. Довольно крутой
песчано-глинистый берег, жалкая, чахлая зелень, маленькие, не все жилые,
жилые домишки и – бедный, ничтожный, жалобный хваленый никольский рынок, я обомлела
от такого полного несоответствия легенд и яви. Нельзя же уж так. Углом стоят
штук сто, может, меньше, прилавочков, над некоторыми – выгоревшие шатры.
Бродят вилорогие коровы, откатывают носами подальше от низких кучек
голландские арбузы, бьют копытом и выедают середину. (Это, кстати, подсказало
мне технику обращения с моим собственным «голландцем». Я его выедаю сегодня
стаканом. Вчера, правда, мы вспороли ему бок ножом. Женечка только
попробовал, есть не стал, но, при всей грубости, сдержался, дождался, когда я
сама с чувством сказала: слушай, до чего невкусно!) – и висит тремя нитками
старая вобла. Однако я, умный, пошёл на этот дурацкий рынок не один, а
попросил помощи у типажной громкоголосой большой и бесформенной весьма
решительной тетки. Чутьём углядев в ней хозяйку по призванию и училку по
профессии, а по говору – казанку, и расшаркавшись в три четверти, я
повлеклась за ней (а она, собственно, уже отоварилась и шла в каюту навстречу
мне, волоча ведро «бурки») – туда, на никольский, куда, обомлев от радости,
что может ученой дуре помочь, она и ринулась снова-наново, опередив меня. И
там, произнеся тихо некий вопрос в наклонку, стала честно пробовать
извлекаемую из-под прилавочков икру. Распекши и облаяв двух хозяек (у одной
была крашеная щучья, у другой осетровая, но кислая), она выбрала третью,
красивую степенную казачку, поговорила с нею, так же тихо, и та, широко и
напевно положив крестное знамение, – гарантию качества, – открыла на пробу
свою баночку. Я запомнила негромкое: «Муж рыбачит, я солю…» Само собой
допелось: я мо-ряч-ка, он мо-ряк… Такса там – 800 р. Моя штурманша грозно и
неумолимо попробовала – и одобрила! Я, слабо вися за ней безвольным хвостом,
созналась, сколько у меня денег… Взгляды, безмолвный сабельный перехлест
перегляда… И казачка, внезапно легко уступив мне по 50 р. за баночку, по
быстро молчаливому договору с моей Вассой Железновой, угождает мне две
баночки за 1500. Всё. Одну нам с детьми, одну маме с детьми. Done. Deal!
Всё!! Я, расшаркавшись перед несгибаемой опытной Вассой, распрощалась с ней
и, задыхаясь, полезла на высокий грязный берег – фотографировать наш белый
теплоход на синей-зеленой-белой волне, потому что больше фотографировать было
ну просто нечего. …В пять часов вечера я помчалась на
корму, на долгожданный мастер-класс танца. Народу было крайне мало; вальс
преподавал высокий элегантный Димочка; ча-ча-ча – маленькая вертлявая Лена.
Оба терпеливо-любезны. Я вспомнила, когда именно получила последний урок
танца, и пошла к Лене, повторять фигуры ча-ча. Ча. Стало жарко, весело, ноги
не болели, – однако показалось, что прошел час, а оказалось – 20 минут.
Полностью растренировалась, тем более – chain-smoking for the last of 30
years… Потом долго стояла в прохладном душе, опоминалась. Стало легче. Потерь
– две: не заметила, как упало с крючка в мыльную лужу полотенце и как
насквозь волгло промок рулон бумаги… Но главное, с сожалением выкинула
потерявший всякую красу обезображенный сизый цветок лотоса и его утративший
всякую мужественность хуже всякого лопуха усохший лист. Урок. «Страшна,
грозна, уродлива впереди идущая старость…» Но фотографии лотосов останутся! Урок.
Копите воспоминания… …Ужин был вполне приемлемый, хотя
странный: вкусный судак, завернутый в бэкон, и зачем-то рядом эти кукурузные
блинчики. Бесхудожественно. Однако съедобно. ……………………………………………………………………… …Ну вот и все. Сейчас восемь вечера.
Солнце садится. Открыть, что ли, Секста Эмпирика?! Хотя бы раз за вояж, хотя
бы для отчета совести?! Трактат роскошно называется: «Против ученых»! Две
части, отдельно «Против логиков», отдельно «Против физиков». Однако так не
хочется читать схоласта-скептика, пусть и самого лучшего в своем роде, по
контрасту с реалистическими жизненными рассказами того, кто ЗНАЕТ, как именно
агонизировала и разваливалась моя родина, менялся мой адрес «Советский Союз»
на черт-те что! Я не хочу такую страну! И он, по-моему, тоже не хотел, так
сложилось… А завтра мамин день рождения. И, хочу
верить, день возвращения Булата из Карабаса-Барабаса в Москву. И воскресенье.
И Саратов. Вот уж Саратов, любимый двоюродный город, не пропущу ни за что!! 20 августа Ночь. Позади родной-двоюродный любимый
Саратов. Ездила на экскурсию, как честный путешествующий человек. Очень!
Зеленый, жаркий, чистый (ну, где как), достопамятный, человечный Саратов.
Жаль, уже никого знакомых: проф. Аскин умер, Тамара Константиновна Никольская
тоже, Раиса Дмитриевна и Мария Фоминишна – вот не знаю, но должны быть уже
очень старенькие, если живы. Семейство Андрея Коновалова? А что я им скажу?
«Помните, в дни защиты тридцать лет назад я жила у вас на ваших четырех
писательских дачах?.. и ездила на вашей белой “Волге”?» В центре я немного пофотографировала,
и пленка кончилась. Купить вторую не удавалось ну нигде. У меня была надежда
на исторический музей боевой техники на Соколиной горе. Не тут-то было. А
вообще говоря, там замечательно: высокая вершина, огромный и красивый парк,
знаменитая стела с клином журавлей, все эти танки, самолеты, крылатые ракеты
и спускаемые космические аппараты, – в оригинале, – да еще сегодня, плюс ко всему,
оказался День авиации. В парке было полно молодых лихих десантников. Особенно
мне понравилось, что на высокой и широкой лестнице, ведущей к венчающей
стеле, есть пять этажей, или площадок, и каждая обозначает год войны, а на
вертикальных промежуточных мраморных плитах – названия городов, в которых в
данный год воевали саратовцы. От Москвы (а Панфилов, оказывается, из
Саратова!) – до, до, до. Это очень здорово. Потом, разыскав купеческую лавку в
районе Национальной деревни (музей народных поволжских подворий под открытым
небом), обретя, наконец, в сей лавке пленку и минеральную воду, я своим
шагом, отстав от группы, опоздала на автобус. Меня, оказывается, долго ждали,
ругали заочно и сигналили. И уехали. Но я отделалась легким испугом и
добралась до порта на другом автобусе, с нашими же туристами. Экскурсия шла в
три партии, наша была самая ушлая, а на самую медлительную я успела. Потом 15 мин. позагорала, дольше
невозможно, пекло. Потом хотела поспать, но вместо того помчалась на
танцкласс. Потом выпила литр воды, долго отходила под холодным душем, а потом
– до меня дозвонился самарский Нечаев. Завтра
мы с ним увидимся. Я ему должна вскоре оппонировать докторскую диссертацию,
он проректор по науке в Самарском университете. Маму лично поздравить не удалось.
Номер Булата не отвечает. Беспокоиться пока не начала. Разговоры с Женечкой
потеряли новизну, а потому и интерес. Хочет проводить меня дома до дома. Я не
хочу. Вдруг меня, паче чаяния, придут встречать?! Хотя – как везти и не
переломать необъятный кирдык в блошиной 105-й маршрутке, я что-то тоже не
приберу. Ладно, посмотрим. Люди вокруг начали вспоминать о
работе. Боже мой, завтра последний день!! Сегодня за ужином подавали красное
вино; видимо, это была отвальная. Поговорила после ужина на палубе минут
двадцать с Вадимом. Рассказала ему о татарах. Правду о татарах. Вспоминаю,
как год назад нас с Мустафой, классических метафизиков, образованная публика
если о чем и расспрашивала, то об исламе. А о чем еще нас расспрашивать? Что мы
еще можем знать такого, о чем стóит поведать людям? Никогда образованная белая публика не
интегрируется с нами, несмотря на добрую волю, смешанные браки, разговоры в
пользу бедных, etc., etc. Забегая вперед, можно сказать, что летом Наверное, я сейчас звучу как обиженый
нацмен. Желтая раса. В Америке много ресторанов, куда меня не пустют. No
colored. Only for white. Но то ж Америка, там негров и индейцев как мучают!
Мучили!.. Сейчас вроде не так, даже в любом голливудском фильме в команде
должны быть пара женщин, пара негров и один китаец (но все равно не тюрок). И немцы евреев теперь тоже вон как
пестуют (но все равно не тюрок). Да
и здесь, в ЭсЭнГе, уже татарину стало можно жениться на русской… Ах, спасибо,
вот спасибо-то!! Вот спасибочки, вот уж мы отслужим… Да, моя Родина. Вот такая ты и есь.
Другой не предлóжили. Да что там, дело не в гусях, а все
неладно. 21 августа. До Булата не дозваниваюсь и гоню
беспокойство… Зато до меня дозвонилась Г. Фердинандовна с психфака;
составляет расписание, раньше всех в вузе. Молодец же. Я ее тревоги не встретила, согрубила маненько, в том
смысле, что я в отпуску и в отъезде. Потом раскаялась и пообещала позвонить в
среду. Зачем? Все равно я еще основного расписания не знаю, у себя на базе, –
так какой там психфак? Ладно, до та поры у нас есть еще один
свободный – завтрашний – день. Плывут мимо красивые преджигулевские
берега. Скоро Самара, и там мы договорились встретиться с Нечаевым. Он, кажется,
не заготовил культурную программу… еще раз стоит спросить: кто из нас кому
оппонент?! Час назад мы ушли с зеленой стоянки, с
острова (или местечка) Винновка. Левый берег, крутой и лесистый, самых
лиричных и знакомых очертаний. На пляже для нас устроили, пользуясь
подручными материалами, в том числе туристами, праздник Нептуна. Дебилизм
обычный, только танец ма-а-аленьких лебедей весьма удался, однако он
стандартно любым мужчинам удается. Я сначала наблюдала с четвертой палубы
рядом с (надоевшим) Женечкой, который вдобавок, неловко повернувшись,
шарахнул на металлический пол мой любименький греческий фотоаппарат.
Обижаться, конечно, господь не велел. (Сейчас его, в смысле женечкина,
неуклюжая фигура загораживает мне весь вид из окна). Потом, когда все
облились и обрызгались, я переоделась в купальник и немного поплавала в
рассуждении, что это уже вот просто в самый последний раз. Уже понемногу
собираются облака, бросают тени, превращаются в тучи и угрожают. За обедом
кто-то сказал, что в Самаре дождь. Пока купалась, среди Волги встретила
Вадима – все-таки он лучше всех плавает! Вот же философы: они умеют и читать,
и плавать! И после грубого производственника, реально участвовавшего в
экономическом развале, – какой утонченный разговор! О том, что перегрести
течение можно, но трудно, и ненадолго, а потому не нужно. (Это я пыталась
плыть перпендикулярно берегу, но сносило серьезно). «А поэтому я возвращаюсь,
а Вы потихоньку – наискосочек, наискосочек!» Я так и поступила, выбралась на
берег ниже по течению, наверное, в километре от пристани, и долго
возвращалась. Ни к селу вспомнилось его же рассуждение (это когда я сетовала
на ежедвухнедельные банкеты и их вред, «а пропустить нельзя»): «Какая же
большая пагуба? От Вас самой зависит; я, например, на них просто перестал
задерживаться. Стакан сухого вина выпил, помидоркой закусил – и ушел, и все
довольны». Сейчас Вадим дефилирует в разные
стороны по палубе, Женя крабом распластался на перилах, и оба раздражают.
Слава Богу, завтра – дома. Надо честным образом признать, что такой отпуск не
по мне, а прямо говоря, – что план отдыха провалился: а) не загорела; б) не похудела; в) не бросила ни сигареты курить, ни
вино пить; г) не научилась танцевать (но это они
сами виноваты! Всего два урока за смену!!) д) ничего не прочитала, – resp., е) ничего не написáла и даже не
обдумала; ж) не выспалась ни разу, ибо: з) шум машины; и) имбецильные подростки, и проч., и
проч. ………………………………………………………………….. Всё. По радио – «Самара-городок,
неспокойная я». Выходим. …Восемь вечера. Опять идем мимо
спокойных, широких, величавых Жигулей. Стало пасмурно, холодает, краски
гаснут; первой погасла изумрудная; нет, первым исчез весь алый спектр;
держутся – серо-голубая, сиреневая, серо-белая (dunkelweiß) и
пепельно-зеленоватая. А в Самаре сегодня неожиданно вспыхнул
яркий, жаркий, ветреный день! На трапе меня чин-чинарем встретил Алексей
Владимирович Нечаев. На служебной машине. Оказался чудный, умный, живой,
молодой и красивый человек, просто символ новой России. Занимается
международными связями с американо-европейским бизнесом, пиаром,
коммуникацией; поминутно за границей. (Хорошая любимая семья; но пока они в
отъезде, на отдыхе). Повез меня по городу (при посредстве своего шофера), дал
полюбоваться лучшими видами. Эффектнейший памятник тачанке Чапаева! А какой
красивый краснокирпичный еще XIX века пивной
завод!! И огромная настоящая ракета! Некоторые места я вспомнила, по
временам защиты, но вообще-то Самара изменилась сильнее, чем Казань. Что
хорошо: Алексей Владимирович в процессе экскурсии завез меня в греческий
ресторан «Санторини», мы там были вдвоём,
никакой публики. Осьминоги, каракатицы, греческое белое вино. Я довольна.
В благодарность пообещала ему лично приехать на его защиту в Чебоксары. Думаю, что выполню. За обедом милые соседи заказали
шампанского. В девять вечера мне предстоит последний ужин с Евгением
Ивановичем. Боже, храни королеву! Нет, в следующем июле – Яльчик, только Яльчик! …А
вот Алексей Владимирович предложил поехать в августе 22 августа. Утро последнего дня. По левому берегу
– Тетюши. Слева от окна, свисая тяжелым силуэтом, склонился над бортом
Евгений Иванович, символ Новой россии… Сверхбогатый изработанный
сверхнесчастный грустный опасный добрый внутри инвалид с критическим смехом.
Вчера вечером рассказ Евг. Ив. был поистине страшен: о торговле оружием, коей
он (был) причастен. «Не могу забыть этих слепых тюленей, этих слепых чаек на сожженном
камне… Я сказал себе тогда: “Остановись!”» И еще рассказ о рабочих на его
заводе: он набрал глухонемых, платит мало, но платит, а главное – на всех
трудовых собраниях царит не то чтобы благообразная тишина, но негромкое
рык-мычание под отчаянную жестикуляцию. Это какой-то русский Босх. Не
удивлюсь, если символ Новой россии кончит безутешным плачем, каянием и
монастырем. Спала плохо. Но сейчас радуюсь утру
последнего дня. Уже видно вдали Казань – минареты Кул-Шариф… По радио:
«Важней всего погода в доме, а все иное – суета!..» Да, моя Родина. Вот такая ты и есть.
Другой не предложено. |
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
РОДИНА
(APPENDIX) Волга – Дон – Кубань… В конце сентября
месяца я неожиданно отбыла учиться педагогике (sic!) в
Краснодар. Путевые заметки прилагаю. 03.10.06 Приехала в Краснодар вчера. Соседка по
номеру пока отсутствует, это прекрасно. Сейчас сижу в маленьком светлом и
душном зале, слушаю, чему бы это меня, педагога-просветителя со стажем
минимум 350 лет (мои предки учительствуют и водительствуют с XVII века по
крайней мере), могли здесь обучить. Это Кубанский государственный
университет, ИПК. Направление – «Современные педагогические технологии».
Выступает проректор ДПО доц. Е.А. Журавлева. Система непрерывного образования
в КубГУ. Презентация учебно-методического комплекса «Основы
предпринимательской деятельности» (учебное пособие + рабочая тетрадь +
методическое руководство). Выстроен в блочно-модульной системе (т.е., можно
читать с любого раздела). Jesus Christ, have mercy on me… К.пед.н., зав. каф. ДПО Александра Вольтовна Гитман. Красавица. Но полный
комикс по поводу совр. педагогических проблем: нас, слушателей ИПК, разбили
на семь групп по семеро, и мы, ей богу, рисовали фломастерами, в иконописи и
графике отображая главные современные образовательные проблемы. Серьезно, так
и было. Самый понт в том, что в конце Вольтовна с некоей надеждой спросила:
не знает ли совершенно случайно кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь, как из этих
проблем хоть одну, ну хоть одну половину, – решить?! Jesus… Сам университет прекрасный: и
оборудование, и комплекс зданий, и парк вокруг, и обслуживание в компьютерных
залах и буфетах, и все. А погода! Июль! Зелень, синее небо, жара! Масса
знаков, чтобы мне не уезжать отсюда никогда. Первое: не было обратных ж/д
билетов на нужный день, 15-е октября. Второе: забыла конверт со всеми
деньгами в комнате зав. гостиницей-общежитием. Риск – 100%. Jesus! Третье:
отвалилась подошва у любимых серебряных сеточек-босоножек, японский подарок.
Далее: знаменитый казачий хор начнет концертную деятельность только 14 окт.,
вечером; именно в тот час, на который, с горя, я взяла обратный билет (деньги
еще тогда были при мне)… Один знак на убытие: купила себе дорожную сумку. Пришлось отдать босоножки в починку, в
соседнем здании маленькая ремонтная мастерская. Конверт же с деньгами,
забытый в конторе на столе, большая и тоже красивая казачка, зав. гостиницей,
мне вернула. Собственно, она его на
краю своего стола и не заметила. От
радости я ей подарила керамическую статуэтку веселой старушки-татарки, кою
прочила в подарок своему старшему кузену Альберту. Он женат на кубанской
казачке и полжизни провел в здешних краях, в станице Старотитаровке. Не спала до утра, тем более, что почти что ночью подселили
соседку Наталью из Волгограда, преп.
англ. (впрочем, современную, молодую, спортивную и решительную).
Холодильник трясётся, трасса взрёвывает, сердце жмёт не по-детски… Что-то это
мне напоминает начало астраханского вояжа… куда делось все накопленное
здоровье за месяц с небольшим! 04.10.06 Сижу в маленьком светлом и душном
зале. Зажигает Бедерханова Вера Петровна. Проф. Местная звезда. Типичный
педагог. «Субъективный подход», y todo eso gente. Принципиальная новизна
заключается в том, что субъект начали рассматривать как субъекта собственной
жизни, далее ссылка на Мамардашвили и антропологическую катастрофу.
Оказывается, «субъектность» – цель образования; она представляет собой
способность ставить собственные цели, находить адекватные способы
реализоваться (как это делать – не говорит. Но, говорит, должен быть механизм самопознания).
Убеждает меня: «Надо не транслировать, а обсуждать
в диалоге систему ценностей… не “продавливать”, а очень мягко… потому
что, на мой взгляд, на сегодня
никто не владеет истиной». «Главное – научить делать свой
жизненный выбор в культурной рамке». «В ситуации свободы надо переместить
человека в ситуации саморегуляции». «Знания, эмоционально не окрашенные,
не запоминаются». («Поэтому, видимо, марксистский подход получил формулу: нам
сказали – мы упали, нас подняли – мы пошли»). «Чем больше совпадают цели того, кто
учит, и того, кто учится, тем выше результат». «Шпаргалка – это опорный конспект, или
формально-логическая модель, а это главное умение учащегося: свертывание (и
развертывание) информации» (тут я даже соглашусь: реферирование и аннотирование
я на своей кафедре числю одним из основных предметов и даже сама его
преподавала пару лет). «Невротика нельзя ставить в ситуацию
выбора» (тоже соглашусь). «У нас в вузе развивается педагог, а
не студент» – это здорово. «Эксперт по фрагменту воссоздает
целое». Хм. Но вот перл: «Мы раньше думали:
наркоманов и бомжей надо бы включить в деятельность, да хорошо бы личностно
значимую. Сие оказалось марксистским неработающим подходом. Нужен другой:
фрейдистский подход: кто первым закурит? Дети-искусственники. Недососал». Всё это доверительно излагается,
пищащим голосом с пришепетыванием, толстой доброй бабулей, крашеные кудерьки
модного цвета «коньяк», белая блуза, черный шерстяной костюм – нет, синий – с
ма-а-аленькими белыми пуговками и брошечкой. (На улице +35°). И этот
невыносимый напрашивающийся на любовь и вместе с тем загадочный тон диктора
передачи «Угадайка» из моего советского детства. (Рассмотрела у бабули в
контрсвете довольно пушистую бородку. Усов при этом почему-то нет. Поэтому
похожа на голландского шкипера). …Злобно замечаю, что многие ее ухватки
похожи на мои. Напоминает меня
самое в худшей ипостаси. «Мой докторантик Андрюшечка» (или там «Димочка…») «А
вот моя внучка…» «А вот вчера в троллейбусе…» «Да ну, нафик, думаю, – уйду на
пенсию, и всё!» «А вот я в свое время вечно лезла и подымала руку первой!» «В
том эксперименте единственный человек, который имел право запрета, была Я».
Etc. Публика благодарно смеется. Собирают на букет. Даю. Но вот самый перл: «Ребята, я ж могу работать сколько угодно,
вы меня разогрели, вы мне нравитесь!» Да, это урок, безусловный урок. Сиди и
учись, мать, как тебе не надо больше
делать никогда. Рассматриваем таксономическую модель
Блума: знание, понимание, умение пользоваться, умение анализировать, умение
интегрировать, умение оценивать (при обладании эталонным знанием).
Рассматриваем чешскую модель: задача – информация – решение – экспертиза – оценка. Если это все передать от педагога
студентам… Господи, госсподи, всех утопить!.. это ж надо ж, это же именно то,
на что мой Тимур криком жалуется: «PR – это постановка проблемы, решение
проблемы и оценка результатов». КАК решать?! Нигде никто ничего. Я иду сквозь
строй зэкобразных студентов энергетического вуза, сквозь харчки, толчки и
подзаборный мат молодого и опасного сброда, – а его, синицу ока, надо беречь,
наша численность от этого зависит, – и делаю вид, что я их педагог, мало того
– что я дама, что я зав. каф., что я доктор философских наук… Я избегаю
ходить в театры – по той же причине. А ведь эти дети наша ближайшая будущая
родина. Я проезжаю по стране и вижу, как и все видят, брошеные деревни,
оборзевшие города, изгаженные сгоревшие леса, пустоши вместо полей, тотальную
нищету, принципиально проваленные экономические программы, принципиально
продажных политиков, больных и пьяных последних тружеников, слышу о
нефтедолларах, об олигархах, о спасительной
базарной идеологии… о три срока выдержавшем канале им. Москвы… и вообще обо
всем волжском зэками строенном каскаде… да по нему вообще путешествовать
НЕЛЬЗЯ, это опасно для жизни! Сорвалась и выкурила сигарету. Черта с
три тут бросишь курить. ………………………………………………………………………. Послеобеденные часы. Теперь на манеже
суперзвезда: некто Андрей Александрович Остапенко. Живет принципиально в
станице, в трех часах езды от Краснодара, добирается на маршрутках: либо
посплю, либо чего придумаю. На вид тоже загадочно-хитроватый толстовец,
условно-молодой без пяти минут доктор пед. наук, предприимчивый, православная
борода и усы, глазки блестят,
усмехается, говоря. Голосенок высоковат, а так – само обаяние. Что говорит? А говорит, как пишет. Первый человек,
который внятно объяснил мне разницу между методикой и технологией. Технология
отличается: тиражируемостью; алгоритмичнгстью; оптимальностью затрат;
гарантированностью результатов; природосообразностью («не гробь здоровье»).
Первый человек, который объяснил мне (а хочешь работать в современном
предболонском вузе – в этом надо разбираться) разницу между просто уроком – и
блоком, академическим часом – и модулем. Блочно-модульные технологии –
синоним интенсификации. (Блок – это один большой урок, а модуль – это один
большой час). Правда, на школьных примерах; у него своя школа в станице,
видимо, типа ШКИД, только правая и славная. Вобчем-то ничего парнишка, трудно
придраться. Трудно, но можно. Определение № 0. «Учебным называется
процесс обретения человеком знаний и умений (навыков)». Пожалте брицца. «Знания у-сваивают. Умения о-сваивают». Ну, это ладно. Перл: «Из западных систем обучения
только французская схожа на нашу: высокообученная беспомощность». Можно (придраться), но трудно. Часто
дело говорит. Например, элементы проксемики: персонализация пространства
позволяет человеку чувствовать себя уютно. 1-е нарушение законов проксемики –
«человек без пространства»; 2-е – «пространство без человека». Оно никем не
персонализировано; и возникает феномен «странного соседства». Рядом находятся
конкурирующие люди; между ними обязательно сложатся скверные отношения, не основанные на заботе. Пространство надо обживать
совместно с учениками. Тут я даже соглашусь. Купила-таки
книжку (монографию под докторскую) этого Остапенко. Дома подарю кому-нибудь. «Мы учим варить, но мы не учим варить
борщ или варить сталь». Наехал на философский номинализм. Правильно. Утром 5 октября начала
прогуливать занятия. …И наконец-то появился один классный
лектор! Спокойный, не выделывается, довольно строгий, хорошо говорит, акцент слабый.
Сергей Дмитриевич Некрасов. (Оказался один из группы всероссийских экспертов
по проверке тестов, которыми в
болонском предместье нас задалбывал еще покойный Назмей, не к ночи будь
помянут. По 500 тестов на каждую дисциплину! А если у меня их по кафедре не
3-4, а 34?!) Плотненький, невысокий, коротко остриженые бобровые волосы.
Похож на молодого Донатаса Баниониса. Объяснил мне логику Болонской
Декларации. Да я и сама уже понимаю, что образовательная сцена – первая и
единственная, на которой сейчас возможна встреча России и ЕС. Как еще там обернется с вступлением в ВТО –
неизвестно, но вот перевернуть идеологию – это им важно. Пока они не будут уверены, что мы воспитываем и обучаем примерно как
они, то есть в раме базарной экономики и «либеральной» демократии, Евросоюз с
нами никаких серьезных дел иметь не будет. Ничего не попишешь. Это я увидела
сразу, как только университетские социологи стали проводить четырехсторонние
конференции JEP, в 90-е г.г. Тогда я еще мимолетно удивилась, как это – Кент
абсолютный донор, Казань абсолютный реципиент. В тот же день поняла, что
контрам это выгодно, переучить российскую молодежь на их вкус. Ладно. Раз так, расслабьтесь и
постарайтесь получить удовольствие. Некрасов рисует на доске соблазнительные
образовательные траектории: дайче: абитуриент – студент – 5 лет – специалист
– аспирантура/работа. Нынче же: абитуриент – бакалавриат – 4 года – работа, а
можно в специалитет (зачем?!) или магистратуру на 2 года, потом на работу;
или абитуриент – специалист – 5 лет – аспирантура 3 года, или – магистратура
2 года (зачем?!), потом работа, или – сразу работа; или специалист – и на
работу… на круги своя… за други своя… а докторантура где? После магистратуры?
А аспирантуру куда? А государственные именные финансовые обязательства во что
выльются? А проблема занятости профессорско-преподавательского состава после
снижения нагрузки? Ведь бакалавров – 60, магистров из них будут брать 16… И
наоборот: магистратура – это учебный
процесс. Его некем обеспечивать… Эх, черт с ним со всем… this is Russia.
Как там это коктливая бабушка Бедерханова говорила? «Да ну, нафик, думаю, –
уйду на пенсию, и всё!» 07.10.06 Вчера вечером мы с Натальей очень мило
отпраздновали День Учителя, с испанским вином, сыром, яблоками и Кентом. Как
ее племянница говорит, «каф» (кайф) и «лясь» (класс). Раньше я его никогда не
праздновала. Сейчас симпатичная тоненькая девочка
доц. Улько Елена Васильевна нараспев рассказывает мне, что такое «конфлик».
Поскольку я читаю конфликтологию, решила на лекцию таки пойти, хотя Наталья и
ворчит недовольно. Хорошее выражение встретилось: умеренное унижение. («А кто вы?») Вспоминаю, как вчера днем вошла
в «конфлик» с какой-то нелюбезной «обслугой». Я рвалась за компьютер, писать
выпускную квалификационную, а она меня не пущала и аргументировала тем, что я
должна в это время быть на лекции. Шеверючка. Мумра. Отзеркаливаю эмоции! А вообще-то теория требует не выходить
на уровень ценностей; конфликт решается в позиции взрослый/взрослый,
конструктивно, а не оценочно. 10.10.06 Очередная Анфимовна, д.э.н.: «Если я
буду чертить эту табличку, отвернувшись
к ним – процесс провален». «Есть время им поораться друг с другом – пусть орут». «Как можно, ума не
приложу, за пятнадцать минут замотивировать девушку, так чтоб она просто не
смогла уехать в Америку! А у нас есть такой тренер!» (сама Анфимовна…) «О чем
же говорить на пекции [первой
лекции]?» (ну это так, – slip of the tongue). Бог с ними. А вот с
удовольствием я напишу-ка сейчас про Геленджик. …Мы выехали в 8.05 утра, позавчера;
еще темновато и прохладно, автобус небольшой, с тонированными стеклами.
Свободные места – только на последнем сидении. Наталья, комбатантка моя,
пугáла: в горах серпантин, вот укачает! – и совала мне чуингам с
корицей. Тонированные стекла гасили загоревшийся день. Долго ехали по степи
со станицами вроде Старотитаровской. Правда, кое-где качаются нефтяные качели
и текут пресные речки, но, чтобы увидеть серьезные различия, надо добраться
до самой Старотитаровки. Что я и планирую в ближайшем будущем. Потом слева показались невысокие горы.
В дальнейшем они возвысились, но тоже не очень. Проехали знакомый Крымск и
незнакомый Новороссийск; вышли на высокий утес над Цемесской бухтой и немного
постояли. Завернутый в розовую салфетку огрызок большого сладкого яблока я
почему-то не смогла бросить с замусоренного склона: этому противоречил вид
озаренного солнцем моря, относительно маленькой бухты (мы были на левой части
подковы) и белого города на том берегу. На нашем берегу он старый и серый.
Огрызок я в итоге довезла до гостиничной кухни и там анонимно положила возле
мусорного ведра под раковиной. Вообще-то ехать долго, но дорога
довольно красивая, похоже на Болгарию (я ревниво следила, чтобы ничто не было
похоже на Грецию). В Геленджик съехали сверху вниз (а как еще?), вышли – ну,
это не Геленджик, как я о нем
слышала. Это похоже на Судак; похоже на крымские города, на южные города
вообще, на те, что я видела. Во-первых, нет густых темных или ярких красок.
Во-вторых, нет пальм, вообще нигде. Есть акации, сосны, тополя, платаны и грабы. Розы цветут, везде. Лето.
Маленькая, почти круглая бухта с узким выходом в открытое море; вода гладкая,
светлая, теплая, сонная, просто зеркало,
только днем – мелкая волна. Цвет – не морской,
а серовато-голубой, сине-зелено-серовато-золотистый, вечером дымчатых шелков. Подъехали мы к краснокирпичному
особняку, частная гостиница. Занимаем весь второй этаж и обнаруживаем, что
трое не помещаются: Вольтовна, Наталья и я. Первый час испорчен. Потом дело
улаживается, и мы с Натальей идем на променад. Находим набережную – и
начинается красота! ЮГ! МОРЕ! Небо – в облачках, но солнце сильно светит,
перистые листья, наоборот, дают приятнейшую тень, краски ожили, вдалеке
вокруг – горы в темных тучах; лиственный лес, иногда бежевые плешины. Два
фуникулера, один не помню имя, а другой – «Олимп». И мои любимые длинноиглые
сосны!! …Не помню, чтоб мы что-то ели, кроме
яблок, мелкого винограда и тонкого лаваша. Моя Наталья очень спортивная и
побаивается полноты. Ест запаренную гречневую кашу и мюсле. Это очень полезно
и для меня, с ней рядом не растолстеешь. Однако плаваю я, естественно,
значительно лучше… Зато она, значительно лучше зная
город, вывезла нас в Винсовхоз, наверх на правую часть подковы, и мы
порядочно нагрузились в демонстрационном зале; Утром воскресенья я квелилась; здоровье
подводило, как уже часто теперь; кровать была жестковатая, узковатая,
неудобно торчавшая посредине комнаты;
– хотя там были ковры, отмытые facilities и иногда – пресная вода в
кранах. Но все равно мы упрямо прошли всю набережную, и городок оказался-таки
очень милый. Некоторое время я рассматривала с Вольтовной план открытия здесь
филиала КубГУ и перевода меня на работу. Очнулась я к половине четвертого и
стала плавать. Октябрь месяц! А здесь – как обычный июль. Было просто
великолепно; вода теплее, чем в первый день: +24°. Лето и лето! Можно было
долго не выходить. …Потом мы возвращались, другой
дорогой, через Михайловский перевал, Архипово-Осиповку и еще какое-то
известное всем кроме меня место: Джумба, что ли. ОЧЕНЬ красивая, живописная,
величественно-человечная горная цепь, это уже часть Большого Кавказа. Долго,
долго, долго, весь оставшийся день любовалась я этой дорóгой! Потом
стемнело; горы стали выше и бесчеловечнее, а потом как-то быстро кончились.
Обрыв – и нет Кавказских гор. Приехали в Краснодар в 8 часов –
полная ночь. Было здорово попасть, наконец, в душ; однако я сломала в душевой
кулиску и напустила на пол огромную лужу. Воды. Потом мы слегли и быстро
заснули. И всю ночь мне снился Геленджик и
Кавказские горы над Ново-Михайловкой и той Джугбой… Вспоминаю, как в
последнюю минуту перед отъездом из дома, со своей хронической нелюбовью к
переноске тяжестей, я выложила из рюкзака фотоаппарат! И оставила дома!! Но
разве ж я знала тогда про той Геленджик!!! За тот Геленджик!!! Как правильно? Вот, говорят, народ собирается в
четверг на Горячий Ключ. Наталья отговаривает. Я колеблюсь. Наверное, все же
поеду к кузену Альберту. …Сейчас очередная, слава богу,
маловоодушевленная педагогиня рассказывает о грамотном дизайне курса. (?) Надоел всеобщий педагогический
энтузиазм. Хотя вот тут говорят, энтузиазм – одно из главных умений тьютора,
а прочие – гибкость, внимательность к человекам, толерантность,
коммуникабельность, доброжелательность, конструктивность и позитивность. А я
в автобусе услышала шутку: «Меняю чувство юмора на повод для него!» По
аналогии говорю: «Меняю (природную) восторженность на причину для нее». …Перерыв. …Теперь проф. Исаева, Лидия
Алексеевна, читает лекцию по риторике. Пока мне нравится. Напоминает мне меня
самое в лучшей ипостаси. Низкий голос. Черная тонкая одежда. Пафос без
клоунады. Начала с демократии, социального запроса и софистики. Дальше
почему-то поехали Ахилл с черепахой. Только через 45 мин. дама заговорила о
себе! И – не о семье, а о работе: об отрицательном опыте ЕГЭ. Молодец же! Промах: «Ну, я так понимаю, что в
данной аудитории филологов нет!» Ты узнай сначала, кому читаешь… Даже
Луначарский… Ляпсус: «Михайла Вас. Ломоносов переводил слово “элокуция” на русский язык как “элоквенция”». Но её примеры ужасов ЕГЭ хороши: [о
любви к Есенину]: «На этой любви сходятся и шестнадцатилетний белогвардеец, и
шестидесятилетняя комсомолка; понятно ведь, о чем речь? Нет, абитуриенты
грегочут на слове “сходятся”…» Еще: «Абитуриент пишет орфографический
диктант; попадается слово “гастроном” [с фрикативным “г”]. Абитуриенты: “Это
тот человек, который смотрит на звезды. А еще это астролог”». More lembas:
«Коррозия – это растение, от которого аллергия бывает». Рядом с этим как-то
плоско выглядит простенькое: «Авангард – это что-то необычное». (Через час
дама раскололась: «Я сама была учителем в школе»… и это всё о себе. Молодец,
ей-богу). Солнце вышло! А я в кофте, куртке и с
зонтиком!! Ну ничего, мне ведь в дорогу… 13.10.06, пятница. Галина Николаевна Князева. Акмеолог. Бестолочь полная. «Вот у
нас, допустим, в психологии главное, это субъекти-ивный о-образ
объекти-ивного мира. Это значит: ты тáк представляешь, я тáк
представляю. А вот у нас вот в акмеологии самое главное, и этого нигде нет, –
это, пожалуй, продукт». «Я
рассуждаю со своей, конечно же, искренней колокольни». И опять-таки рядом с
этим как-то плоско выглядит простенькое: «Наше бессознание». …Ну, так. О поездке к кузену Альберту,
к казакам. Было в целом все хорошо. Погода яркая
(хотя в принципе и неярки краски Кубани): синее небо, ветер норд-ост, жаркое
солнце. Ночью луна в три четверти за жардинами; утром оказалось, это огромный
уличный фонарь. Альберт-абый очень старался встретить: прислал за мной друга
на старенькой машине, сам варил пельмени и суп, посыпáл укропом, резал
хлеб и колбасу, крутил кино и даже ходил со мной гулять по станице. Правда,
категорически отказался пройтись до Ахтанизовского лимана («нечего там сейчас
делать!»), а только до дальнего рынка. (Совершенно жалкого, пыльного и плохо
пахнущего. С прошлых посещений я его так и запомнила). У них, ни с того ни с сего скажу,
изумительно вкусный хлеб и фантастическая горчица. Никакой другой закуси
просто не требуется. И дамашнее вино!.. Ну вот. Надо начать сначала. Уехала я после хорошей лекции по
риторике; дама показалась мне моего типа, и я на нее обиделась. Точно как я,
она смотрела, прищурившись, поверх голов, читала очень дружелюбно, но
имперсонально, и в перерыв кинулась убегать, никаких вопросов, отнимающих
время. Когда я, догнав, обвинила ее в легкую в 4-х логических ошибках, она
заметно вспылила, повысила тон и довольно грамотно от одного из обвинений
отбилась. Тон был и оскорбленный, и оскорбляющий. Словом, я полностью вышла
из сонного состояния и вошла в раздраженное. Потом в местном университетском киоске
купила в подарок Альберту книжку Л. Гумилева «Древние тюрки». Потом слонялась по вокзалу, – приехала
слишком рано, я теперь всегда так делаю. Потом был хороший междугородний
автобус до «Порт-Кавказ’a»; оказалось, в Старотитаровку он не заезжает.
Главное, я ведь это знала по прошлым поездкам! Нет, взяла такой билет, да
заранее, да дорого! В итоге – Альберт прислал своего друга на старом красном
жигуленке встречать меня «на повороте». В этих краях шесть часов – белый
день, семь часов – закат, восемь – полная ночь. Ехали по станице довольно
долго. Я радовалась. Солнце, небо, припорошенная пыльной пудрой зелень, на
ветках – яблоки, хурма и поздние персики. Один перс оставался и в заброшенном
садике у Альберта; на второй день он его сорвал и съел, потому что я
отказалась: запущенный, зелено-серый и пыльный. В пыль падают и мгновенно
ржавеющие, без промежуточной желто-красно-золотой стадии, сразу же осенние
листья. Притом, что общее впечатление – летнее. Но самые главные дары этого времени
– грецкие орехи. Альберт их ищет, просто как грибы. Идем по станице, вроде
увлеченно беседуем, и вдруг он бросается под соседнее дерево и быстро находит
две горшни больших, хороших орехов! Свои у него мелкие. В связи с этим приведу его простой и
страшный рассказ о перестроечной контрреволюции. Как я сказала, мой старший
кузен – потомственный школьный учитель. Уважаемый человек, с ним
раскланиваются все станичники, не только своя улица. Многие его выпускники
учатся и учились в КубГУ на физфаке. В те годы сволочной перестройки он очень
серьезно собирал орехи, чтобы кормить семью: дети еще не сошли с рук. А
однажды поймал четырех горлинок, и они были счастливы – сварили и съели.
Зарплат же не было, с/х производство остановилось. Виноградники вырубили. Винодельческий
завод встал. Рабочих мест нет. Три
совхоза, богатых, веселых, загубили в один год. Рыбу из лиманов и ериков
выловили просто всю. Подножный корм, – и горлинки… как в ленинградскую
блокаду… Раз, скрепившись, он продал айву со своих двух деревьев. Другой –
четыре мешка винограда… это пока его не вырубили… Кстати, проходя наутро по приезде по
Садовой улице, я услышала роскошный диалог: – Петровна, куда? Здравствуй! – Та винограда порвать! (Не собрать,
не подрать, не нарвать, – порвать!) …Ну ладно. Самое лучшее впечатление –
это посещение местного краеведческого музея. Просто прелесть: маленький,
натурально казачий, добрый и любимый, это сразу чувствуется. Внутри – утварь
и замечательные фамильные дагерротипы. Во дворике – оплетенная лозой летняя
беседка; хатка, колодец, печка на улице, и в полтора человеческих роста
подсолнухи. Встречает хуторяночка; поднос, горилка, сало, – и казачья песня.
Встречала, на самом деле, директор музея, бывшая ученица моего брата, Ольга.
Рослая черноволосая синеглазая девушка лет сорока пяти. Очень увлеченная
своим делом. Поставила мне настойчиво видеофильм про Темрюк-Тамань; «его
показывали по России, по 2-й программе!» и – слушайте! Еще один, про ЛОТОСЫ!
Точно такое же, как в Дельте! Дело было так. Когда сорок казачьих куреней
вышли из запорожской Сечи, прибыли на Кубань и превратились в станицы, то
есть сели навсегда, понадобилось опреснить Ахтанизовский (Ак Дингиз, –
по-татарски «белое море») лиман. Мужчины воевали или отдыхали. Казáчки
же с детьми стали рыть искусственный рукав реки Кубань – проводить канал. Он
не очень глубокий, весь поросший, как и естественные рукава в Дельте,
камышом, ивняком и пр. На вид мутная, серо-коричневая вода, но она чистая,
там водятся… водились… вобщем, те, кто водится только в чистой проточной
воде. А кроме того, туда завезены, как считают, из самой Индии, – ЛОТОСЫ.
Фильм о них и показала нам Ольга. Я невероятно растрогалась, –
восстановленные август, Астрахань, Дельта, плантации цветов… очень хорошие
чувства, лиричные… родина! А сверх всего этого, Ольга стала
первым человеком, который знал, и сказал мне, название моей любимой южной –
на вид липы, но с огроменными листьями и сосульками по Обратно в Краснодар я поехала не в
среду, как сперва собиралась, а в четверг. Альберт сказал: я хочу, чтобы ни
разу в день ты не посмотрела на часы, отдыхай. Это было настолько необычно
для моей жизни, что я опять до глубины души растрогалась, сняла часы от
искушения и надела только перед отъездом. Мы также много времени провели перед
компьютером, увлекаясь американской спутниковой следящей технологией. Видишь
собственную улицу и потом собственный дом во всех проекциях, в круговом
движении, и чуть ли не комнатные цветы. И любой другой дом, какой назовешь и
захочешь. Действительно, воплотилось, как мы в младшей школе называли адрес:
Галактика Млечный Путь, Солнечная система, планета Земля, Европа, Советский
Союз… город…улица…дом… (Собственно, домой в Казань я пока не
хочу. Я люблю жить в гостиницах; ни за кого, кроме себя, и ни за что не
отвечать. Люблю питаться в кафе. Встал – ушел, плати только грóши.
Оригинально ли это? не знаю, но во всяком случае редко). …Обратная поездка в Краснодар тоже
очень мне понравилась. Запомнила некоторые названия адыгейских рек: Афипс,
Чупакс, Капиляпсус; Иль; Агы… Ады… забыла. И вторая Кубань. И Казачий ерик, тот самый. С лотосами. А с
солнечной стороны, по краю степи, тянется гряда гор Северного Кавказа. Над
ними плавится или тяжело и влажно краснеет солнце. Какой закат! Какая потом
ночь!! Правда (я же не могу без правды), стоило мне особо восторженно некими
огнями залюбоваться, оказывалось, что это, например, нефтяная вышка, или,
пардон, загородная свалка где-нибудь в Адыгее, не тем будь помянута, у
Альберта и Рафаэля бабушка была черкешенка… Короче, меняю восторженность на
повод для нее. ……………………………………………………………………. …Сейчас сижу на глупой лекции. Господи,
черная пятница же сегодня, тринадцатое!! Не прочитала с утра молитву,
нехристь, и вот!.. хотя, с другой стороны, мой первенец родился в пятницу,
тринадцатого… в середине лета, это же прекрасно… и вообще это день рождения
пророка нашего Мухáммеда (расуль лла!)! Имбецильная лекция все тянется. Читает
вышеупомянутая акмеолог, видимо,
бывший (бывшая) директор школы. Читает и читает. Уго Чавес вот тоже по 5
часов речи произносит. Я даже замерзла, до того все не так пошло. Знаю один выход: в обеденный перерыв перебежать в
главное здание, в буфете съесть печеную курочку, кусочек, и шоколадное
пирожное; в киоске купить пару книжек; в машинном зале быстренько черкнуть
письмо Булату, и может, от него тоже что-то есть. (Больше полковнику никто не
пишет). И не спеша вернуться длинной дорогой по парку, взять в столовке чашку
кофе, выйти с ней на улицу под тент, на лавочку… Высокие каштаны и клены уже
чуть позолочены… сигарета… и все пройдет. После обеда Вольтовна рассказывает,
как проводить сравнительный анализ мировоззрений
и основных идей всех персоналий. (Пропустила – каких?!) Например:
Назовите 2-3 теоремы из «Этики» Спинозы, которые соответствуют современным
взглядам. Это даже можно попробовать. Нет, все-таки она красавица. Наталью скоро пойду провожать на вокзал,
помогу нести вещи. (Почему у всех женщин и всегда такое ужасное количество
вещей в дороге?) Меня же завтра провожать никто не будет: I’m the cat that
walks by herself. Am I?.. ………………………………………………………………….. Дома теперь осень. Холодно, серо,
трудно. Но там моя забота. My
concern, curae pastoralis, meine Sorge, – а по Хайдеггеру, это
главный синоним жизни. Там мои
дети. Родители. Сестра. Друзья. Ученики. Любимые люди. И русские песни: я
успела, купила-таки перед самым отъездом диск Кубанского казачьего хора. Все будет хорошо. Да, моя Родина. Вот такая ты и есть.
Другой нет. P.S. Диск упомянутого хора, не
раскрывая, подарила впоследствии нашему единственному китайскому студенту Гао
Шу, в честь его выпуска. |
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
ПУТЕШЕСТВИЕ
В МОСКВУ 23 июля А теперь – вверх по Волге!!! Заканчивается первый вечер первого дня
путешествия на т/х «Капитан Пушкарев» вверх по Волге – в Москву. Скоро
полночь. Ужé. Вот только с полчаса как вернулась с дискотеки, где с
удовольствием отплясывала вместе с Леной (которая меня соблазнила на эту
поездку) и ни о чем не сожалела. Надеюсь на эту веселую твердость, главное
свое отличительное качество. Выглядела я на дискотеке следующим образом
(сверху вниз): легкомысленная и вместе уродующая, какая-то бабская
черно-белая косынка; водолазка под темно-синим свитером, а над ним, по верху – белая нитяная
куртка; ниже водолазки старые черные брючки из дешевого потертого трикотажа
«под кожу», а поверх них – длинная, до пят, черная «новая» юбка в мазках
бледной растительности. В самом низу – белые лапти в дырочках. И ничего!
Потому что было очень холодно, и
все тетки, плясавшие в подтанцовках, выглядели примерно так же. Но пари, что
ни на одной из них не было длинной юбки поверх штанов, – а это так
по-таджикски! Сейчас все хорошо, в каюте тепло,
белье постельное – с архитектурными пейзажами, желто-синими на голубом.
Однако, как и положено, орущее по борту радио, машина шумит прямо подо мной,
и все переборки дребезжат истерически. Окно я заткнула хвостом нужной
расчески. Перегородку – не знаю, как унять. Ну, так. Телеграфно: – когда я была уже на борту, позвонил
наш местный писатель Диас Валеев и попросил о встрече; – экскурсии оплачиваются отдельно и
все очень дорогие; – кухня превосходная, даже слишком; – погода: очень холодно, но ясно и довольно эффектно: виды, дали, закат y todo eso gente. Перегородки заходятся! 7.30, 24 июля …По непонятным причинам, спала
превосходно. НО: В номере дýша нет вообще! А самое ужасное – нет и
туалета!! Кабронес. Жулики прижимистые. Т/х ремонтировали чехи, берегли и
приумножали количество кают, поэтому туалетов нет вообще нигде, кроме трюмных
помещений, переделанных под «люксы». (Боже мой, вот где кошмар! На одно место
– вся палуба сбереженных кают!!!) Длина т/х – …Еще в наличии имеются: холодный
солнечный день; вода за близким палубным заборчиком пестрит синим, вполне
приветно. За водой вдалеке – низкий, тоже синий лесистый берег… По палубам
толстая публика пошла на променад. На новом постельном белье в ярком
солнечном свете прекрасно выглядит Вестминстерское аббатство, собор св.
Марка, чей-то памятник с вынимаемым из-за спины каменным мечом –
предположительно один из Генрихов; знакомый витраж с арабесками и непомерно
большой, с Генриха, тряпочный красно-синий колокольчик на серьезной веревке.
А за окном тот же синий позеленевший низкий левый берег. В открытую дверь
виден и правый: он тоже понизился и уплощился, однако красок на нем больше:
освещен солнцем. Лесистые овраги, луга, глинистые обрывы к песчаным пляжам.
Прошли невидимую границу между Чувашией и Мариэл. (Мари – это черемисы, а не
меря). Мы с Леной уже начали напевать в два голоса: пение было одной из наших
главных целей в этом путешествии… Сквозняк. Закрою дверь, хотя и жалко красивый вид на
страну горных мари. Вода посветлела, приближаясь цветом к небесному, и её
пестрядь измельчилась. Скоро завтрак, а потом – марийский городок
Космодемьянск. (Диктор): «Острог в Козьмодемьянске,
возведенный (? То ли Иваном Грозным, то ли Петром Первым), долго служил
государственным и религиозным центром покоренного края». Что-то в этом сообщении есть…
оскорбительного, что ли… покорный край. Только татары из всех поволжских
народов не поддались крещению, даже когда покорились русским. …………………………………………………………….. Козьмодемьянск оказался… Васюками!
Мы с Леной и ее мужем посетили музей
Остапа Бендера, довольно интересно. Они еще долго искали картину в
подарок московской родне, а я, бог знает зачем, на пристани накупила
берестяных украшений-оберегов, как будто это последний город на пути, а не
первый! В шесть часов вечера пристали к городку
Макарьеву. Были в красивом и впечатляющем действующем монастыре. Вели себя
по-христиански; Лена даже заказала поминать мою маму во здравие. Я надела
все, что так дико смотрелось на дискотеке: полосатую косынку, черную
водолазку, юбку в пол, со светлыми лилейными цветами. На груди, правда,
языческий оберег; но крестообразной формы. Монастырь невероятно прекрасен на
закате, если смотреть издали – молчаливый, отчетливый и строгий, на
выдающемся полуострове, над гладкой розовеющей водой. Белые стены, башни колоколен
и купола приняли оттенки золотого и сиреневого. Вечер очень ласковый и тихий,
мирный. Вода спокойная, чистая,
волжского цвета – желтовато-зеленовато-коричневая, а там, где отражается
заходящее солнце – горит красками фламинго. Нет, жар-птицы. 25 июля Утром простояли три часа в Нижнем,
однако никуда не выходили; я сделала один снимок с борта, думала – это здание
речного вокзала, оказалось – какой-то банк. Скоро будет стоянка: город
«Городец – Галаново». До обеда пели на палубе русские песни под баян с
ансамблем «Ларец» из Самары. Солист мне понравился: скромный беленький юноша.
Его приглашали петь в Кубанский казачий
хор! По моей просьбе «Ларцы» спели «Шел казак на побывку домой». Солнца мало, ветрено. Час дня. Входим
в шлюзы, образовавшие Горьковское водохранилище. Перепад воды ……………………………………………………… Вечер. Холодный дождь. В Городце было очень мило. Он строился
как охрана от воинственных булгар
(понимай – татар); сейчас это музей под открытым небом. Русская
провинция, – купеческие дома и домишки, береженые, цветные и украшенные
кружевной резьбой – белой на синем или зеленом, серой на коричневом. Весьма.
А глухой резьбе уцелевших от татар городчан учили еще пленные новогородцы,
переселенные сюда в опустевший город Иваном Грозным. Город основан в XII веке Юрием
Долгоруким, какое-то время назывался Юрьев, еще Радилов (это не прижилось).
Был сожжен Бату-ханом; быстро восстановился; тогда городчане возвели
впечатляющий вал, высотой до В городе какое-то время счастливо
правил (княжил) внук Александра Невского. Сам же Александр скончался здесь в
Федоровском монастыре (ныне затоплен), возвращаясь из Орды. Федоровской иконой Александра венчали
к свадьбе; она спаслась и ныне обретается в одном из монастырей Костромы. Городецкий вал усажен непомерными,
неправдоподобно красивыми и величественными соснами! Огромными, с длинными
иглами и причудливо извитыми ветвями. Художественный эффект потрясающий! Жаль,
был пасмурный день. Эти сосны привезла сюда Екатерина Великая, они
Тянь-Шанские. Оригинальное место в Городце: музей
самоваров. …………………………………………………………………. …После экскурсии по Городцу отъехали
опричь, в село Белоглазово, на Николин родник. Странный у них был случай: в
ночь на Ивана Купала постройки вокруг ключика сгорели от упавшей свечи. Сам
родник на месте; уже возводятся новые срубы и купальни. Вода хорошая,
приятная, в ней чуется серебро; t +4º. Ниже, метрах в ста – старая
«женская» купальня. Там очень мелко, плавать нельзя, можно только кататься по
песчаному дну, переворачиваясь через левое плечо. Гид рассказала, как
правильно плести из сорока трав венки на Янка Купала и как их потом пускать
по воде. День, хотя и серенький и совсем
нежаркий, понравился мне. На пристани накупила в гостинцы местных печатных
пряников, а у Николина ключа обрела расписной подсвечник. (Потом очень
жалела, что один. Там были еще два). А в ушах звучит, не умолкая,
неповторимый голос: «Ледяной водой… разбуди меня… время уходить… у семи
ключей… кто тебя любил… не долюбил… рядом ты легла… берегла крыла… было
невдомек… я не разглядел… Кто поставит крест на могилы нам? Инок, – ай, да
шаман!» Вечером танцевали до упаду, потом
пришлось зашивать ремешок сандалии, – оттанцевала! Сейчас завариваю
не-идентичное матэ (без клубники). Отдыхаю. По радио – «Отель “California”»:
“Some dance to remember, some dance to forget”… 26 июля. Ночь прошла ужасно. Заснуть не
удавалось; нервничала, расстраивалась, выходила в темноту на палубу, – ужас как
холодно, морось, волны вблизи вскипают белыми петушками. Берега какие-то
безлюдные. Каюта дребезжит уже вся,
целиком, без изъятия. Простудилась теперь окончательно. Болит голова; сердце
колет; грызу вперемешку цитрамон с валидолом. Что – плацебо?! Сама знаю! В шесть утра прибыли в город Плёс.
Стояли на рейде; в восемь – причалили, и почти все люди ушли на экс, на
высоченную зеленую гору. Мы с подругой дошли до гуляльной кондиции только
кое-как к девяти. Это оказались левитановские места, – и
овраг, и высоченный длинный холм над ним, и заросший прудик под. Очень
приятно, жаль, здоровья мало, и с утра холодный дождь. Потом посветлело, и
мы-таки дошли до хорошего музея Левитана. Исаака Ильича. Предварительно,
взобравшись в одиночку на полгоры, я обнаружила у плетеного забора огромные
белые цветки, – «ой, вьюн над водой завивается!» Вид на Волгу отсюда
настолько живописный, что феномен Левитана совершенно понятен… однако у меня
кончилась пленка. Упомяну некоторые надписи на набережной: «Переправа на
остров Буян»; «Здесь, в дачной гостинице, останавливались в Так вот. Вьюн обвивал стебли крапивы. Из непонятных соображений я начала
его из крапивных зарослей освобождать. Ощущения необыкновенные: до сих пор в
пальцах горят и жгут колючки, как от кактуса. Большим терпением и усилием
вырвала три плети вьюна с граммофонами размером с грузди, спустилась вниз на
набережную, воссоединилась с Леной, – и опять же по непонятным соображениям
оставила венок вплетенным в букет полевых цветов, в музее, перед бюстом
художника. Плёс оставляет то же чувство
патриархальной размеренности и провинциальной тишины, что и все
предшествующие городишки. После обеда меня ждет еще Кострома, 50 верст
отсель. Сейчас мы тихо плывем меж лесистых
зеленых сблизившихся берегов. Волга, Волга, мать родная… поем на корме
русские песни под баян. У некоторых туристов удивительной красоты голоса! И
сильные, – на обоих берегах, должно быть, слышно! Я вторю, потому что это
мало кто может. Горло все болит, но тут уж ничего не поделаешь, я его не
щажу. Вспомнила почему-то, что я в этом году
ни разу не купалась. Надо было все-таки на Яльчик ехать. А сейчас уже
никакого купания не предвидится, даром что июль: ветер холодный, небо в серых
тучах, вода неприветливая, – сильная рябь, – однако чистая. По берегам цветут
желтые кувшинки. Они только в чистой цветут воде. …………………………………………………………….. Кострома. Четырехчасовой экс уложен в
два часа, чему я рада. Хотя город приятный. Были в знаменитом Ипатьевском
монастыре. Купила там в лавке Троицкого собора крошечный подсвечник синего
фаянса, а также две свечи, потому
что знаменитые: Ипатьевский свечной завод имел монополию на торговлю по всей
тогдашней России. В царские палаты не пошла, просидела во дворике, у
цветочной клумбы, хотя место сие уступает, конечно, Макарьевскому монастырю. Из истории: когда-то на этом мысу р.
Костромы заболел татарский мурза Чет (?) Видение богородицы подсказало ему
перейти в христианскую веру, что он и сделал; благополучно выздоровел и
основал на месте своей походной палатки обитель (сейчас тут монастырь-музей).
От этого мурзы пошли знаменитые дворянские роды: – Вельяминовых – Шеиных – Сабуровых – и Годуновых. Борис этот монастырь
очень любил. После унижения рода Годуновых в Ипатьевском монастыре был
отыскан и принужден к царству 15-летний Михаил Романов. Его с матерью
Ксенией, родной сестрой кого-то (чьего-то знаменитого дедушки), московские
послы уговаривали 6 (шесть) часов,
а те отбивались. Кажется, решающим аргументом послужила та самая Федоровская
икона. До того Ксения долго и успешно прятала сына по разным осадным дворам
своей Костромской вотчины. Московское посольство было
командировано с известием об избрании Михаила дворянским (или боярским?) собранием,
сразу после того, как Дмитрий Пожарский освободил от поляков Кремль. Москвичи поначалу добрались до
Ярославля, и там нашли след – нет, не Михаила, но старосты и доверенного лица
мамы Ксении, в крещении то ли Марии, то ли Марфы, – а именно, Ивана
Сусанина. Дальнейшее известно. …Экс автобусный; мы недолго поездили
по городку, – ничего проникающего. Хотя вот интересно: исторические фильмы
снимаются здесь очень часто и прямо на двух-трех-этажных улицах, без
декораций. Город связан еще и с театральными именами: Алексеем Николаевичем
Островским и зачинателем русского театра Федором Волковым. Островский написал
здесь в своем пригородном имении за 18 лет 18 пьес! Видели еще огромные краснокирпичные
английского вида мануфактуры братьев Третьяковых. Павел Михайлович именно
так, на «русском шелке»-льне, заработал на 2000 картин Третьяковки. Но самое сильное впечатление – даже не
роскошный иконостас в Троицком соборе, не цветные росписи в Потом мы с час поездили и походили еще
по улицам и паркам; посмотрели на монастыри и памятники. (Я запомнила Ивана
Сусанина и Ленина на постаменте для членов дома Романовых). Кострома весьма
живописно расположена по обоим берегам, причем они, берега, почти одинаковой
высоты. И все церкви, церкви, церкви... Отчаливали в дождь. 27.07.07. Рано поутру, оказывается, прошли
городки Тутаев (47 тыс. жителей) и Рыбинск (250 тыс.). Я не видела, спала;
сейчас очень холодное утро, но довольно яркое: то свинцовые тучи, то белые
облачка, то младенчески-невинное небо. Волга узкая, левый берег по правому
борту – рукой подать, и все леса, леса… лиственные, правда. Прохладные.
Красивые встречаются березовые рощи – то Куинджи вспоминается, то Левитан.
Иногда берег отдаляется, и появляются любимые сосны. Между сосновыми борами и
теплоходом – светло-зеленые острова. Да что ж так холодно-то, ведь июль!!! И
дождь!!! Страшенный дождь вдруг захлестал!! Господи, а мои-то на Яльчике!.. После обеда два часа упорно пели, и
погода наладилась. Смешной эпизод только один: в салоне кают-компании я через
плечо увидела в окно, как нас быстро обходит т/х «Н.А. Некрасов». Съязвила:
ничего себе, а ведь говорили, «Пушкарев» обгонит любого на Волге!.. был
большой хохот, потому что салон – на носу, а не на корме, и «Некрасов» шел не
нашим курсом, а встречным. Сегодня мы плывем и плывем, нигде не
останавливаясь. В пять часов будут Кимры, но без эксов и сувениров, только
короткая техническая стоянка. Солнце проглядывает. Пейзаж – среднерусская
лесисто-луговая равнина, много малых рек впадает в Волгу, названий не знаю,
информация по борту – редкая. Жалко теперь. Запишу хоть то, что есть. Кимры оказались похожими на Помары. По
берегу качаются пижма и камыши. Село упоминается со времени Ивана Грозного.
Здесь 60 тыс. жителей; основное занятие – выделка кож. Обувь, сумки… В XVIII
в. Кимры обували всю царскую, поскольку другой не было, армию. В XIX в. здесь
живали Островский, Саврасов, родился Фадеев. Есть театр; в краеведческом
музее – большая выставка обуви. Мост через Волгу, считая сверху, – первый
после Дубны. Сейчас т/х идет каналом «Москва – Волга», сплошные шлюзы,
зеленые берега, узко, как на Булаке. Канал строили зэки, вместе с Северным
речным вокзалом в Москве. Шесть водохранилищ… первое – Иваньковское… больше
не помню. Вечер прошел очень хорошо. Был
концерт, в котором мы с Леной пели самодельные частушки; потом нам дали за
это по шоколадке. А «Ларцы» устроили настоящее подблюдное гаданье, и мне
выпало: «Завивался клен со березою, завивался клен со березою, кому вынется,
тому сбудется, тому сбудется, не минуется». Потом танцевали на палубе. А
позже в ночное небо вышла превосходная, почти полная луна! И вызвездило. Вечер 27 июля. Мы в Москве. Я уже дома, в каюте:
только что вернулась на теплоход. Весь день с Зурабом провели, по всем правилам.
(Зураб – вице-посол Грузии в России и мой бывший казанский студент). ¾ Ездили
кататься в какую-то сверх-элитную Барвиху, дачный район местной знати, где
Зураб строит любимому сыну Мамуке огромный дом; («Мамука» значит что-то вроде
«бэби», а вообще его имя Шалва, в
честь деда). ¾ Обедали
в японском ресторане с видом на Яузу в районе бывшего «Ударника». ¾ Гуляли
по Ст. и Нов. Арбатам. ¾ Пили
кофе на Красной площади. ¾ Ужинали
на внутреннем балконе в красивеньком спокойном увитом виноградом грузинском ресторане
на Волхонке, 10 – рядом с Институтом Философии. Кроме нас, там было едва ли
четыре человека. Однако девушки-певицы посвящали нам то одну, то другую
песню, чем сподвигли и меня: я спустилась вниз и исполнила акапелла
«Квавилебис квехана», причем двое чужих грузин хлопали, а Зури едва сдержал
недовольство. ¾
Потом он предлагал посмотреть на
ночной город с Воробьевых гор, но я запросилась домой. Enough is enough.
(Главное, я на этот вид насмотрелась, еще когда училась в ИПК МГУ). Погода была бесчеловечная: то страшные
грозы с ливнем такой силы, что сметало машину с трассы; то тяжелый июльский
полуденный жар. Я возила с собой куртку весь день, но она не пригодилась. 29, ВС Чудесный день; стало тепло, даже
знойно. Небо в живописных тучевых облаках. Повторился вкратце вчерашний
график: катались по городу; возле памятника Багратиону вышли и посетили
какой-то необыкновенный строящийся и наполовину уже готовый пешеходный мост
через Москву-реку, крытый, с движущимся тротуаром и двойной галереей
магазинов. Купили там пленку… да камеру-то я оставила на т/х!.. посмотрели
издали на колоссальные небоскребы, которые возводят, сказал он, грузины. Были
в казино и проиграли там кучу долларов. При этом оно расположено в здании и
даже прямо в конференц-зале бывшего ЦК ВЛКСМ, там раньше проходили
комсомольские Пленумы. Потом еще покатались, пообедали в ресторане «Какой-то
рыцарь» на Воробьевых горах, переждали там дождь, причем я ностальгически
оборачивалась на университет; еще были в кафе-хаузе на Тверской-Ямской, ели
фисташковое и шоколадное мороженое; потом он купил огромные белые и желтые
хризантемы на прощание и отправил меня домой. Перфектный джентльмен.
Двухдневная дружеская беседа – это круто. Это достойно нас. Не миновать мне
плотно помогать ему с диссертацией. Десять минут назад мы отошли от
Северного речного вокзала. 30, ПН Утром пробудилась от луча солнца,
попавшего в незанавешенную щель. Выглянула; мы стоим на шлагбауме, пропускаем
поезд. Потом очнулась: какой шлагбаум?! Как – пропускаем поезд?! Естественно,
это был один из надоевших шлюзов.
Шлюз № 1, ключ к Волге. Здесь, на стрелке Москвы и Волги, кончился канал.
Идем домой. 17.00 Город Углич. Красивенько. Местные
жители сказали, у них два года как мэром – женщина, бывший главврач, то ли
заведующий главной больницей. Вот результат: город чистый, приятный,
ухоженный, музеи в порядке, храмы впечатляющие, в особенности три.
Пофотографировала. Музей местного быта, пруд с дворянской усадьбой и
надлежащими постройками, колокольня. Собор Дмитрия-на-крови, самый известный,
красного кирпича; почти величественный Спасо-Преображенский, рядом с ним; и в
центре города – какой-то белый, синеглавый, название забыла. Самое эффектное:
между этих знаменитостей – три лавки, и там выдаются напрокат древнерусские
костюмы, красота неописуемая! И в них можно фотографироваться на резном
крыльце какой-то серьезного вида богатой постройки. Я, правда, не
сподобилась. Но на память об Угличе ношу теперь цветные бусы. Стоянка была долгая. Отошли на заходе
солнца. На пристани пьяненький баянист играл «Прощание славянки». Между
Угличем и Ярославлем – леса захватывающей красы, прямо из русских былин:
просто видишь, как виснут на Янка Купала на этих деревьях русалки… Попозже
над потемневшей зеленью и затихшей водой всплыло в небо такое небесное шафранно-красное
чудище! Полнолуние!.. и истошно
закричали ночные птицы… Сказка, таинственная и пугающая восточно-славянская
сказка!.. 1 августа 07. Город Ярославль. Самый красивый на
всем этом речном пути! Жаль, мало осталось кадров, видеоряд неполный, а ведь
будет еще Нижний, – да бог с ним… Поснимаю!!! Здесь стоит в центре памятник Ярославу
Мудрому, сошедший с тысячерублевой купюры; недалеко, над Волгой, церквушка,
тоже с купюры; а рядом с ней монастырь, игравший роль Кремля. Там, во-первых,
обнаружился чудесный звонарь, Андрей, – прямо на улице навешаны колокола, и
он играет, изумительно по-русски! Вся моя русская душа восхитилась! а
во-вторых, именно в здешней монастырской вифлиофике было обретено «Слово о
полку Игореве»!! Тут призадумалась уже моя татарская душа. Вспомнилась
знаковая книга «Аз и Я», честное свидетельство о произошедшем на Калке-реке…
или где уж там? Ну да ладно. Русь так Русь. Потом была еще очень красивая церковь
св. Ильи, какие-то площади, улицы… потом я шла обратно на пароход под дождем
и пела «Ой, вьюн над водой завивается». …Потом я простудилась, загорая на
ветреной палубе, потом ночью мне стало непонятно отчего совсем плохо, я стала
Лену просить поискать валидолу, потом она вместо валидола изыскала
корабельного врача, а та не смогла смерить давление, потому что японский
Риварочи зашкаливал, потом принесли русский Риварочи, потом все забегали,
включая капитана, в пол-второго ночи радировали на берег, ближайший пункт
оказался Кинешма. Сделали непредвиденную вынужденную стоянку, вся упомянутая
Кинешма высыпала на пристань, у воды стоял и страшно размахивал лазерами
эцилоп, из него выскочили огромные в зеленом, прискакали ко мне на третий
этаж в каюту, сделали экг и
авторитетно заявили: нет, инфаркта нет. Можете следовать дальше. Покой…
наблюдение врача… лекарства… Назавтра я спросила добрую нашу
корабельную лекаршу, что все-таки со мной? Она сказала ласково: «Ну,
стенокардиечка… гипертониечка… грудничный атеросклерозик… ну и межреберная невралгиечка.
А у вас лечащий врач-то есть в Казани?» Удивившись, я почему-то
ответствовала, что – да, мол, есть… до сих пор не знаю, что она имела в виду. Потом я, конечно, встала. Скрючившись,
прижимая локтем больной левый бок, пошла напоследок и в кают-компанию попеть
песен, и в ресторан, и вечером на концерт. Все вспоминала, что хорошие
«Ларцы» нагадали мне: Завивался клён со
березою, завивался клён со
березою, кому вынется, тому
сбудется, кому сбудется, не
минуется… Это значит, в сем году должна я обрести
суженого. Ряженого, очевидно. Словом, я вела обычный образ жизни, не
мирясь с судьбой, только не пошла на экс. в Нижнем, осталась, и опять
настырно попыталась позагорать на продуваемой палубе, хотя знала, что скоро
буду в Италии… и зачем мне ржавый, темный волжский загар?! Перед
итальянским-то?! Наутро по прибытии в Казань мы увидели
необычайную, чарующую картину: над всей Волгой встал густой туман. Гудели
корабли, они не могли двигаться, их оказалось неожиданно много на матовой
сиренево-палевой глади воды. Еле-еле, не скоро, сдвинулись мы с места,
опоздали в Казань, – Тимур дожидался меня два часа на страшном бестеневом
пекле и был в понятном состоянии, – а потом я оказалась в любимой своей
комнате. Можно было отдыхать. Семья старшего сына на Яльчике. Младший с женой
– в Венесуэле. И лето! Красота! Жара! Волжские плесы и лесистые берега перед
сомкнутыми глазами, фотографии, воспоминания… покой… Родина. Дом. ……………………………………………………………………………… Если бы не болезнь. Если бы, спустя три дня, не смерть
любимой учительницы литературы, которую пошли в последний путь проводить мы с
Леной и еще две девочки. Бывшие ее
школьные ученицы. Я была любимица, я это знала, и Лидия Николаевна мне сама
об этом говорила… я хотела подарить ей свою книжку стихов, «Артемис»! Она вышла
в марте… Но было поздно, оказывается; Лидия Николаевна уже год и девять
месяцев как лежала с инсультом, никого не узнавая. Это был недвусмысленный знак… И зачем я перед поездкой в Москву
накупила массу черной одежды?! И ведь еще после Николина ключа под
Городцом в деревне Белоглазово написала я следующие стихи: Одолень-ты
трава, отворотное зелье, Отврати
мою злую кручину-тоску! Как
избавлюсь скорбей, справлю я новоселье, Званый
ужин спроворю, родню привлеку. В
новой хате расслышатся новые песни, Будет
пить-веселиться пречестный народ; Буду
жить без печали, чем дале – чудесней, И
заплачу не прежде, чем кто-нить помрет. Вместо
неба с овчину на небо в алмазах По
ночам мне взирать будет боле не лень. Элефтéрия
вам не яишница в стразах! Божий
дар помоги обрести, одолень!
Что это было? Тоже знак?
Предчувствие?! Сейчас уже все равно. Да, моя Родина. Да, моя судьба. Вот
такая ты и есть. Другой не дано. |
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
ЮЖНАЯ
КОРЕЯ 29.08.08 Первое, что вспоминается при слове
«Корея», – это неописуемо красивая утренняя горная дорога из Сеула на
побережье Восточного моря, в портовый город Сок Чхо. (Андрей Королев сказал –
точно Альпы в Италии!) Сильнее меня поразили в свое время только горы в
Болгарии, массив Рила. А здесь, как на заказ, всходило в лазурь в нежнейшей
вуали персиково-золотое солнце, туман цеплялся за неясные предметы в долинах,
висел перьевым покрывалом с велюровым исподом над чистыми картинными речками.
Постепенно предметы оборачивались цветными домиками с лекальными крышами,
каменными медведями и разнообразными газелями в отличном настроении. Невыразимой красы и свежести утро;
чарующий сосново-лиственный лес покрывает правильные многоярусные бесконечные
сопки; смарагдовые пинии и нефритовые гинко оттеняют более светлых тонов
изумрудную зелень акаций и мои любимые грабы
(оказавшиеся родственниками березы), широкие резные листья платанов и их
малоприятные стволы, облезающие лентами кожи больного скарлатиной… нет,
ладно, это я так. Я уж давно, еще в Греции, поняла, что
в такие путешествия собираются прежде всего люди особой складки: авантюрные,
храбрые, любознательные, самонадеянные. (А собственно философов… м-да). По духу я им, безусловно, подхожу.
Но а физическое здоровье мое за последние годы, особенно после смерти мамы,
сильно сдало. Иногда – и все чаще – я себя ловлю на
том, что устаю от общения с людьми, которые мне не по душе. Даже как бы заболеваю:
сознание удерживает в узде критические замечания, mots, я ими давлюсь,
терпение заканчивается все быстрее… И шум… и сигареты… и бессонница… Однако сейчас не о том. …Итак, прекрасная горная дорога,
петляя, уходя в тоннели, зависая над реками, несла нас, усталых до
изнеможения, на край света, на берег Тихого океана. Мы уезжали домой. Многие из нас, умненькие, давно уж
поездили по этим сказочным местам, искупались в Восточном, а некоторые и в
Желтом море, нафотографировались, отдохнули и вернулись невредимыми в Сеул. И
ничего не случилось. Только я, ненормальная, так и проторчала все время в
кампусе Seoul National University, занятая бесконечными переводами всем, кто
просил, и на всех секциях, какие были. Хотелось, – честно! – чтобы наши люди
хоть сколько-то выглядели «не хуже других». (Какой ужас, нет, какой позор, нет,
все это пафосно. Какой… НОНСЕНС, как
жалобно выглядит наш немтырь-философ, не знающий ни одного языка, кроме
русского, на фоне любого сенегальца или японца, не хочу никого обидеть!..) …Как я и предполагала заранее,
философов в нашей огромной российской делегации, прибывшей на Всемирный
Философский Конгресс в Южную Корею, было мало. Там были: туристы,
студенты-международники, политические деятели/обозреватели,
бизнесмены-предприниматели, отставные и приставные крупные государственные
чиновники, экологи, экономисты, геологи, юристы, педагоги, психологи, врачи,
а также многочисленные жены и подруги философов и не-философов. Еще
появлялись и исчезали корреспонденты, хозяева крупных издательских концернов
и редакторы скромных научных журналов… словом, всех нас было невыносимо много
на очень небольшую группу кадровых профессионалов. Чтобы не обижать сотни
«невошедших» людей заглазно, я не буду называть имен избранных, за
исключением одного нового: лучший из всех, кто мне встретился в этом
путешествии, и кто, один-единственный, каждый день с легкостью говорил о
множестве идей и фактов, совершенно НОВЫХ
для меня (а это трудно!), либо взятых в новом ракурсе, был молодой профессор
из Ставропольского университета, заведующий кафедрой философии и истории
науки Владимир Игоревич Пржиленский. Ну, так. Чудесная альпийская
многочасовая дорога запомнилась мне не столько как фильм, сколько как набор
отдельных пейзажей. Накопившаяся усталость длиной в десять-одиннадцать
бессонных ночей и дней не давала восторгаться в полную меру, как того
поистине заслуживает незабываемая Корея. Но я восхищалась во всю доступную
меру восторга, и когда красóты немыслимо плавно расширились, раздались
и обратились величественным океаном, я просто не знала, что делать. Первым
толчком души было: купальник!! Бегом в беленький город, на набережную,
покупать купальник!!! Скажу сразу, эта нехитрая сделка не удалась мне НИГДЕ в
пути, ни даже в России. А корейцы не знают и не понимают бикини: они купаются
в каких-то гимнастических юбочках и двойных маечках, и не в океанах, а в
бассейнах. (Андрей потом рассказывал мне, кáк корейцы, помешанные на
идеалах чистоты и здоровья, экипируются для похода в лес. Просто в лес, на
соседнюю гору. Велосипедный шлем; маска на все лицо, – вдруг кто бросится и
укусит! – перчатки; и костюм, в целом напоминающий водолазный). Второе движение души после
обломавшегося первого было: найти скамеечку, сжевать сэндвич, везомый от
самого отеля, и позагорать, хотя бы ногами! Это тоже почти сорвалось (в
смысле, незанятой скамеечки на десятикилометровом пляже не нашлось). Поэтому
третьим было вынужденно-свободно-назависимое фланирование по наборному
паркету набережной, а потом сидение на огромном сером валуне. С осевшим сэндвичем
и слишком сладким кремовым молочком в крошечной пробирке, вместо доброй фляги
stella artois, без головного убора под немилосердно палящим солнцем, едва
умягчаемым океанским бризом – от этого света и сами корейцы-то обороняются,
кто веером, кто мексиканским канотье, кто тетрадкой, а кто просто ладошкой.
Ничего не понявший в моем высокомерном прогуливании мимо пляжа как следует
накупавшийся Натан пустил вслед насмешливо: «Russo turisto! Нам океан
нипочем!» Словом, я была мизантропически рада,
когда свистнули грузиться на паром. Между этим сигналом и самим отплытием
прошло ПЯТЬ тягчайших часов
ожидания в душных зальчиках (причем добрые люди успели и в кафе, и на
соседний маяк, и в беседку над заливом… и пофотографировать… а некоторые,
может, и добрые, но неразумные, в наиболее ответственные моменты забывают
фотоаппараты в самой неподъемной багажной сумке на дне). Знала бы я, что все
лучшее заканчивается здесь, в Сок Чхо! Знала бы – так и посиживала бы на
своем темно-сером перегретом камне, всё кожа посмуглее стала бы! А знала бы
я, что мне предстоят еще 15 бессонных ночей и дней, а потом бессрочная
пневмония – уплыла бы тихенько прямо в своем стеклянном розовом костюме
дальше, дальше в Восточное море, и – слава те, господи! (Корейцы
принципиально не называют это море Японским). Яркие и нежные краски Кореи остались
светить моему внутреннему взору, утешая в несчастьях, типа грязного шумного
неубранного огромного неудобного и темного внутри парома. Едешь и думаешь:
эхх!! А там ведь все на месте! И ничего-то мне толком не удалось
увидеть, потрогать, ощутить, запомнить… И все уже ушло, закатилось, и больше никогда…
Но! ОНО ТАМ ЕСТЬ, корейское чудо, шкатулка драгоценностей, милая,
приветливая, не вполне понятая страна. Однако есть Корея и есть Сеул.
Насколько Корея древняя, вернее, вечная, настолько нов и модернов Сеул.
«Каменные джунгли», говорили мне перед вылетом. Ничего подобного. Огромные
дома, где-то под 80 этажей, – это есть, да, целые районы! Но никак не
джунгли. Говорю с полной ответственностью: Сеул – лучший город из всех, что я
видела, и может быть, просто лучший из всех. Самый чуткий и внимательный к
человеку. Самый удобный, комфортабельный, богатый, огромный – но не давящий,
с дворцами и парками, фонтанами и храмами, и замечательной рекой посредине. Рекой
под названием «Река». Над ней – почти тридцать мостов! Там нет адресов в нашем смысле: улица,
номер дома… есть имена районов и квалитативные описания вроде «прекрасный
белый отель недалеко от излучины Реки в районе Ганг Нам». Все эпитеты очень
просты: белый, лазурный, сияющий. И иногда красный. Как вариант: лазоревый,
золотой и алый. На корейском флаге – красно-синий инь-ян и стилизованные
триграммы четырех стихий. Любимое слово – чистый, чистота. Чистота и аккуратность жителей Сеула
до сих пор ломят мне сердце. Нет, так нельзя. Двадцать лет назад я сердилась
за это же самое на немцев, а тут – здрассьте! Еще хуже! Только немцы
спесивые, а корейцы мягкие, воспитанные и вежливые, конфуциански-почтительные
к старшим и… вобщем-то, закрытые. Из-за поблескивающих стекол выглядывает,
улыбаясь приветливо, неведомая потемка-душа, проницательно-непроницаемая. Не
принято заговаривать с незнакомцем. Не принято здороваться сразу со всей
аудиторией, компанией, тусовкой: только с тем, кого знаешь персонально, кому
был представлен. И второй вопрос после первого – «как зовут?» – это:
сколько Вам лет? Чтобы определиться сразу, покровительствовать или
покоряться. Их собственный возраст совершенно не угадывается; ясно только, что
за плоскими личиками с зародышами носишек и черными глазками с эпикантусом
скрывается значительно больше лет, чем открывается. Не миндалины глаз –
полированные агаты. А носы! Представляю, как их всех должен был внушительно
пугать мой профиль. Впрочем, насчет моего возраста они
точно так же просчитывались. Один профессор, Чунг какой-то очередной, сказал
мне на банкете: I cannоt guess your age. И обомлел, когда я ответила
скромно-весело: fifty seven… Банкет задавал господин вице-президент
Оргкомитета Конгресса. Невесть почему, в первый же день он издали радостно
понесся ко мне через пол-кампуса и зашумел: Рушия! Рушия! Оказалось, что пять
лет назад, на Всемирном Философском Конгрессе в Стамбуле, его выступление
сильно поддержала российская делегация. В благодарность за это сейчас он
организовал специальный прием именно для российской группы, отдельно от
грандиозного основного банкета, задававшегося при содействии, участии и в
присутствии мэра Сеула. Welcome, Russian friends! …Трудно сосредоточиться, вспоминается
сразу масса деталей: элегантный номер в отеле, белый, бежевый, кофейный, just
up to my liking; прекрасные оперные голоса певцов, хором исполнявших в ночи на фуршете на 2000 персон сольную «Sole
mio»; пластиковые цветные широкие ленты по всем поребрикам в кампусе,
указывающие точный путь в тот или иной колледж; крупные дружественные
американцы; пестрые африканцы и индусы; синие горы; чудовищные небоскребы
Samsung electronics и ему подобные; красочные домики, усыпанные иероглифами,
на центральных улицах; и глубокий блеск захватывающих дыхание, знаменитых на
весь мир, королевского фиолета аметистов… Живописный ухоженный кампус. Мелкие
темно-зеленые веерные листочки гинко, чей прямой ствол символизирует, как
оказалось, несгибаемый дух граждан; наглые мотороллеры прямо среди прохожих
на тротуарах, – верткие, умелые развозчики товаров; спокойные лица виртуозных
водителей; полицейские на роликах на площади перед императорским дворцом;
огромные строительные машины, с виду точно чистенькие яркие игрушки, работающие
устрашающе бесшумно и быстро; и совсем уж с ума сводящие пластмассовые
четырехлепестковые большие розовые розы на необозримой ткани, скрывающей
недостроенную стену соседнего шестидесятиэтажника. Белые перчатки рабочих.
Серебряные мешочки с цементом. Возмущающая спокойствие чистота, тишина,
сочные краски и заботливые голоса дикторов в метро. Неожиданно низкий (от
легкого подросткового тельца такого не ожидаешь), звучный, поставленный
голос: И – Э – Э! Это они так здороваются. (Голоса им ставят всем, музыке учат всех, с трех лет. И с тех же лет учат таэ-квон-до. Всех). Свежий ветер кондиционеров – и
страшная, душная, пылающая, мокрая жара на улицах, по которым только что
ходили муссонные дожди. Парочка таких дождей нам тоже досталась. Естественно,
как раз в эти дни я забывала зонт. Однако он бы меня и не спас – слабенький,
тонкий красный зонтик из Паралиа-Катарини… там ведь нет муссонов. Промытые небеса наряжаются ярусами
разнообразных облаков такой красоты и великолепия, что хочется прямо здесь
лечь и начать, наконец, безраздельно смотреть на то, что поистине, первым
первенствованием существования и первым первенствованием совершенства,
достойно восхищенного, неотрывного любующегося взгляда, – на вечно сияющее,
неистово-голубое небо Юго-Восточной
Азии. Использовала этот посконный оборот,
дабы не использовать еще худший, патетический – «моей Кореи». Не моя, нет, не моя. Не суждена. Их
культуру с налету не поймешь, она только кажется простой по сравнению с
японской или китайской. (Китайцев они, кстати, любят и уважают: старший брат;
а японцев, понятно дело, нет). И зной там – не приведи боже, рано или поздно
сердце не выдержало бы. Вон как днем шестого августа, единственный мой
выходной, – я присела в центре города в пустынном переулочке на скамью под –
грабом? акацией? гинко? – напротив какого-то дворика с единственной мыслью:
всё. Это конец. Я прямо сейчас тут тихо умру от теплового удара вкупе с
инфарктом. (А ведь мне нельзя. Еще дел полно). И еда корейская ужасна. Не просто
несъедобна, но – ужасна. В дрожь приводит даже воспоминание. Съедобны только
рыба и чистый безвкусный отварной рис без примесей. И хлеб. (Да, вот хлеб
замечательный!) И платья их национальные совсем не
нравятся мне: лиф стесняет, убирает грудь, а дальше, барыней-крестьянкой,
пышный колокол, как для будущих мамочек, чтобы тщедушное тельце как-то
компенсировать. Ладно. Словом, не моя. Но какая же красивая,
гостеприимная, умная, человечная, музыкальная и цветная, древняя и вместе
будущая, обогнавшая наш век, чудесная и несравненная Моя Корея! 30.08.08 …Воспоминания все не приходят в
порядок: это от того, что наложились друг на друга совершенно разные события.
Между тем они, воспоминания, уже начинают забываться. Опасаясь последнего обстоятельства
сильнее, чем первого, постараюсь теперь же изложить, что запомнилось, пусть
хоть в относительно верной последовательности. …Вечером 26 июля поезд уносил меня в
Москву. Испытания начались в первые же пять минут: вагон был полон
разгоряченных и воинственных фанов, возвращавшихся с футбольного матча ЦСКА –
Рубин (Казань), закончившегося час назад с ничейным результатом. Потом
оказалось, что ими был полон не один только мой вагон, но и почти весь поезд.
Можете сами вообразить, что творилось всю ночь… особенно меня почему-то
всегда задевает не собственно кровавая драка, а площадная брань. Словом, начало утомлению было
положено. На Казанском вокзале мы восстановились
с Натаном, который добирался в другом вагоне, и направили стопы в РФО – куда
же больше-то? Там мы долго мешали жить и завершать последние важные, трудные
и поспешные сборы милейшему Андрею Дмитриевичу. Постепенно в маленькую
комнату набился народ: приехали трое из Оренбурга, потом Ставрополь,
Владимир, Казань… В смысле, подъехал Миша Щелкунов; он добирался сам собой,
не с нами. Он потом и на поезде не поехал: вынужден был готовить казанскую
встречу для гостей. Но это отдельная песня. В РФО очень красиво: картины, книги,
журналы, добрейшая Надежда Николаевна угощает кофе с печеньем; но там страшно
тесно, и народ, осознав пагубную роль помехи, разошелся побродить на пару
часиков по Москве. А я осталась. Я хотела спать, или просто сидеть тихо в
углу, не производя шума, чем и занималась вплоть до сакраментального:
«Поехали!»
Этот долгий день, 27-28 июля,
завершился для меня райским отдыхом в прохладном, простом и удобном «люксе»,[1]
просмотром французского фильма, попиванием café con lecho, дарового:
гостинец от Best Western Premier Gang Nam Hotel (каковой дар повторялся из
вечера в вечер), и полеживанием на немыслимо шелковистых корейских простынях
прославленного хлопка, натянутых так туго, что они оставались гладкими и под
утро… А народ пошел в это время гулять по
ночному Сеулу! Почему я не пошла? Ну, неважно. Береглась инстинктивно,
наверное. Между утром и вечером случилось очень много всего: поездка впятером
в Домодедово на превосходной, хоть бы и Сеулу, электричке; ожидание, очереди,
таможня, досмотр, – причем я все время звенела, и меня натурально обыскивали:
оказалось, это шпильки в косе (теперь они мне больше не надобны); пересуды на
курительном пятачке с целью первоначального
знакомства, и потом – сам полет. Самолет мне страшно не понравился,
официантки в нем – тоже, хотя теперь я не помню, чем. Наверное, мне
рисовалось что-то более близкое к совершенству. Но лететь было интересно,
ночь никак не наступала, и за бортом так и горела абрикосовая, яблочная заря,
и вечная страна облаков нежилась в лучах незакатного солнца, которому мы
летели прямо навстречу. Темная синева, замена ночи, стояла в иллюминаторе
всего часа полтора. Спать, естественно, не удавалось, тем
более что я была стиснута между двух пассажиров (правым был Натан, слава
богу). С тех пор и навсегда утвердился этот режим: мы никогда не спали, мы
только ели. Это что-то дьявольское! Эффект был для меня, конечно,
разрушительный. Но еда в самолете была легкая,
вкусная, Натан – прекрасный собеседник и заботливый спутник, и, когда мы
летели над Желтым морем, я почувствовала, наконец, долго ожидаемое счастье. Небо Кореи – что-то особое; оно не
просто сияет глубоким голубым светом, но – как бы издает тончайший аромат
цветов, именуемых там «бессмертие» – их много в Сеуле – и еще как бы ласкает
кожу нежнейшим атласом, я не знаю, как ему это удается! И оно поёт. Это
правда! В какой-то момент, когда самолет
завалился на левое крыло, внизу в страшной океанной ультрамариновой дали я
увидела малюсенькую огромную белую баржу, бороздившую, в бисерном кружеве
пены, Желтое море окрест Сеула – и завопила от счастья. Мы быстро приземлились в аэропорту
Инчон. Там было странно спокойно и малолюдно; весь бестолковый ажиотаж создали
именно мы. Особенно мне понравилась широкая серая лента движущегося тротуара.
Хорошо, что год назад такую в Москве мне показывал Зураб. Получили багаж; потом пошла Лажа № 1.
Я никак не могла заставить себя пойти искать банкомат (потому что никто из
200 русских туристов этого не делал), а когда показали – нимало не справилась
с ним. Не то что я не понимаю по-английски… но я не понимаю в технике.
Совершенно убитая, без единого пенса или вонга, я вместилась в большой
расписной автобус вслед за всеми, и после досадливого ожидания кого-то
опоздавшего мы, наконец, тронулись в Сеул. Дорогой я воскресла. По сторонам было
все живописно и декоративно, светился жаркий, цветной, влажный день, полный
обещаний, успокоительно журчал голосок гида Марины (её корейское имя для
наших языков непроизносимо), проносились растения, здания, нетитульные
сооружения, вантовые мосты и масса чудесной красоты машин, мотоциклов,
мотороллеров, велосипедов разных мастей, но все – корейские. Показался Сеул; поначалу не то
простоватый, не то маловатый… все как у людей, только непривычно чисто (куда
Каиру или Афинам!) и всё исписано схематичными яркими иероглифами. Их письмо
переделано из китайского, значительно упрощенный вариант. Сей подвиг совершил
ради своего народа, его просвещения, самый любимый император Се-Джонг,
единственный за тысячи лет носящий титул «Великий». В центре Сеула нас вытрясли возле
exchange. Люди втягивались в банк с тонкими портмоне долларов, а выходили с
авоськами вонгов, 1$ = 1000 won. Купюр старше 10 000 не бывает. Я
страдальчески курила с Мишей и Володей, не подавая виду, что мне опять надо
искать издевательский банкомат, и только жалуясь на жару и чистоту: окурок
девать в Сеуле просто некуда. Суй в
пластиковый пакет и носи с собой! Или сразу съешь. Наконец, я изловила Марину
и попросила мне помочь. Мы ушли куда-то прочь от группы, за угол, в глубины
того же банка, и там, не без помощи банковского служащего, я получила,
наконец, свои деньги. Оставила на всякий случай на счету $ 80. Лучше бы я этого не делала! Этим я
подготовила Лажу № 1+. (Хотя, с другой стороны, я бы иначе не смогла купить и
этой парочки простеньких книжек, что сейчас лежат передо мной на столе. Их
продавали только за валюту, в фойе зала Конгресса, какая-то английская
Publishing house). Нагрузившись мешком вонгов, я
почувствовала себя значительно веселее. Люди, обливаясь потом, изнывая,
ожидая, пока пройдет весь двухсотперсонный строй, пили ледяную воду и ели
мороженое; я стоически отказалась, понимая: вытвори на сорокаградусной жаре
что-то подобное, и через час – хрипы, через два – температура и назавтра –
ангина. Когда нас подвезли к отелю, я,
несмотря на усталость, все оставалась в состоянии устойчивого счастливого
равновесия. Раньше многих других получив свой электронный ключ, я поднялась в
свой одноместный роскошный воздушный номер. Нет, не роскошный, а простой и
удобный, в моих любимых тонах от белого и кремового до беж и коричневого, с
одномерной картиной, не утомляющей ни
реализмом, ни философскими смыслами; сразу поразил вид из окна, на пол-Сеула,
с далекой синеющей горной грядой и стройной телебашней на ее фоне. Под окном
виднелся открытый сад-кафе на крыше. Я положила: найти это кафе и там
посидеть. Сразу скажу, найти его оказалось очень непросто: это было наше
собственное кафе, гангнамовское, на одной из наших собственных гангнамовских
крыш, и вход в него сложно вёл изнутри второго этажа, через бар. А сидеть там
не стоило даже вечером, мы убедились. Жара и духота нечеловеческая. Хотя –
красиво!! Насколько помню, впоследствии я долго
осваивала сложную (а на деле – примитивнейшую, для рассамых чайников!)
электронику санузла и душевой, потом забралась в немыслимо ласковые простыни
на удобнейшие две достаточно большие подушки с идеей: поспать (это не вышло),
а потом позвонил Натан. Он предлагал пойти поужинать. Мы вдвоем вышли в Сеул. Обогнули
отель; вправо вниз под 45° уходила симпатичная, ладная улочка. Мы зашли Ганг
Наму в тыл; отсюда он выглядел еще величественнее, потому что метров на
тридцать выше. Мы стояли на тесном перекрестке, а вокруг нас с цирковым
мастерством и умением, со спокойными выражениями «лиц», мягко лавировали на
невероятно крутых уклонах и не прямых даже, а острых углах перекрестка лучшие
в мире машины. То же спокойствие было написано и на лицах их водителей. Я вообще-то к машинам довольно
равнодушна. Но машины в Корее!! Нет, я не смогу. Пусть Натан. ………………………………………………………… Сеул стоит на горах, и ⅞ Кореи –
горы. Это сразу ощущается, как только пытаешься «пройтись пешочком». Мы
сделали круговой квадрат по кварталу отеля, разыскивая место для питания;
таковых по дороге встретилось несколько, но что-то мы убоялись резко
подступившей этничности: с ног снимай, садись на пол, а заказ сделать не
представляется возможным: хозяин хоть и кланяется, но по-английски нимало не
говорит. А в меню – одни иероглифы и картинки неясно чего. Мы заложили квадрат побольше. Ничем не
лучше. Пришли светлые сумерки; очень все красиво, то эффектно, то романтично,
только пугают бесшумные мотороллеры, нахально шныряющие по тротуарам среди
пешеходов. Назревала Лажа № 2. Есть теперь захотелось даже мне. Темнело; в
отчаянии храбрости мы решили искать подходящее кафе по запаху. По запаху рыбы. Посещение первого в жизни аутентичного
корейского заведения – особая песня, тут необходим прилив вдохновения. Скажу пока
только, что, кое-как поев и наклюкавшись местного замечательного вина из
дикой малины, мы вернулись в отель. Тут Натан пошел с другими гулять по
ночному городу, а я, после душа, завалилась спать. Сон не шел; я зажгла
мягкие боковые лампочки и телевизор; показывали хороший фильм. Тут еще раз
обнаружилась сверхъестественная предупредительность хозяев: почти еще без
мысли, повинуясь едва забрезжившему желанию, смотришь несколько вбок – точно,
там трубочки с кофе и сахаром, чашки простой белой формы, чей фарфор не оставляет на себе следов чая; лениво
протянешь руку вправо – точно, там необходимая тончайшая, чуть не батистовая,
салфетка в резной шкатулке; бумагу смял ненужную, – именно под этим местом,
где мял, у колена обнаруживается корзина для бумаг. Выключатели, тумблеры,
клавиши, стойка для багажа – все именно там, где у тебя в них нужда. Самая
любимая моя вещь в комнате была именно эта стойка. Деревянная, простая и
красивая, она напоминала гамак: поперек слабо, но прочно натянуты широкие
кожаные ремни. Буквально видно было, до чего хорошо в этом гамаке моей
настрадавшейся дорожной сумке! И зеркало там не уродовало человека в
летах, а украшало. Не менее добрым было и зеркало в ванной… словом, в номере
отеля я была просто счастлива, спокойна и счастлива! 31 авг. 2008. …Вспоминаются еще яркие, пышные одежды
индусов и африканцев; латинос, турки, греки и японцы с китайцами были в
цивильном (а жаль). Вдруг подумалось: надо на XXIII Конгресс, а он будет в
Афинах, заказать себе татарское платье. Почему бы нет? Зайти в музей, узнать,
как одевались княжны, найти ателье, заинтересовать… вполне! А Володя пусть
закажет запорожский кафтан, и оселедец отрастит. Вот будет зрелище! И вообще, на следующем Конгрессе я,
наконец, буду руководить секцией «Теория познания»! руководила же я нынче,
только как волонтер. Гречанка Vuola, Lady Chairman, после кофе-брейка вдруг
куда-то испарилась. Докладчики-испанцы обратились к группе собравшихся
послушать: мол, может, кто-то вызовется повести заседание? Я и пошла. Мне
понравилось. И Стелла Виллармеа потом
писала мне, что ей тоже понравилось. …Итак, сам Конгресс. Нет, прежде был еще один день,
свободный… или не был? Нет, был, был, 29 августа. Много часов мы провели на обзорной
экскурсии, потом поехали на регистрацию в Seoul National University, главный
университет страны. Вообще там университетов очень много – десятки, – и
принято всеобщее высшее образование. Девушку без этого просто замуж не
возьмут. Но сначала было прекрасное утро и
завтрак в ресторане Ганг Нам. С этим у меня вечные проблемы; можно сказать,
намечалась Лажа № 3. Засыпаю я всегда поздно; полседьмого утра я решительно
ничего не хочу есть, а хочу спать. Однако мне прозвонили подъем
именно в указанное время: а) будильник; б) портье; в) Натан. Полушатаясь,
полуползая, я кое-как умылась и причесалась, раздвинула плотные шторы и –
глянула в окно. Там занимался такой захватывающий дух праздник света, что я
мгновенно взбодрилась, надела что-то другое и поехала вниз. Какой лифт,
друзья мои! Какие коридоры, рекреации, статуэтки, картины, цветы, решеточки,
драпри, лампионы, какие служащие!! Умирать жалко! И, несмотря на то, что есть в это время мне буквально
противопоказано, я решила мужественно проглотить что-нибудь, например, чашку
персикового компота. Ресторан мне тоже очень понравился. Мы
потом бывали во многих, но этот остался самым любимым. Не очень большой,
светлый, удобный, посредине – широкий и длинный стол с закусками, украшенный
большими стеклянными вазами-цилиндрами с лимонами, гранатами, орехами и
цветными болгарскими перцами. Вокруг него гуляют с тарелками наши; половина
уже сидит и поглощает разнообразнейшую снедь. Я обошлась для начала самой
маленькой тарелочкой, предназначенной для хлеба. С некой опаской положила на
нее уголок арбуза и дольку ананаса. Ананас неожиданно оказался вкуснейший! Я
повторила, потом нашла свой компот и стала смотреть BBC World Service, экран
во всю стену был напротив входа. В основном говорили о двух предстоящих
событиях: приезде Буша и Олимпиаде. О Конгрессе не говорили. После завтрака нас очень быстро
загрузили в два автобуса и спешно повезли к президентскому дворцу. Чем была
вызвана такая скорость, я до сих пор не знаю. Тогда я подумала, что предстоит
какая-то особая церемония типа разведения караула, и она будет в 8.15 – и
точка. Но ничего особенного не случилось. В утреннем блеске разворачивался
перед нами красавец-Сеул. Громадный город XXV, не знаю какого-еще-там века.
Чисто умытый муссонными ливнями, разнообразный, с размахом небоскребов и
любованием укромными лирическими сквериками, с парками, площадями,
памятниками и фонтанами, – двадцатимиллионный бесконечный город-метрополис.
Развязки мостов над Рекой и основными магистралями, как замершие спруты,
полеживали пока безопасно. Американская база в колючей проволоке и –
длиннейший тоннель. А где что-нибудь этническое? Наконец, приехали к императорскому
дворцу. Да! Это этническое!! На любой резной угол, завиток крыши, львиную
голову, лестницы, демонят-оберегов или череду узорочья можно было бы смотреть
часами! Но – опять до боли знакомое: коллеги, у вас десять минут, пройдитесь,
сфотографируйтесь и быстренько в автобус!
В тот день было воскресенье, и музей,
расположенный во дворце, не работал. Так я туда и не попала больше; но
«коллеги» потом рассказывали, что там все довольно аскетично. Вобщем-то этот
дворец, как и прочие похожие сооружения, – другие дворцы, парадные ворота,
носящие имена сторон света, беседки с колоколами, звонящими по важным дням, –
запомнились мне как шероховатый, темноватый, довольно элегантный серо-зеленый
дракон с алой пастью. Дворцовая площадь, украшенная знаменами, большим
фонтаном и статуей какой-то свободомыслящей птицы, была в тот выходной полна
народу. Напротив императорской – президентская резиденция. Полиция в черном,
с мечами. Другие полицейские, напротив, в лихих велосипедно-мотоцоклетных
цветных шлемах, голубых рубашечках, черных весьма сексуальных шортиках и на
роликовых коньках. Дубинок не видно. Шныряют прямо меж пешеходов, улыбаются.
Истинные корейцы все время улыбаются и омахиваются веерами типа мухобоек,
носят шляпы а-ля гаучо и очень часто – зонты, от солнца те же, что и от
дождя. Вообще там иностранцы как-то неприметны; а то все легкие, мелкие
тельца местных в каких-то цветных тряпочках в восемь легких рядочков.
Плоские, чистых ясных линий личики с носишками, на которых очки, – и улыбка.
Дети очень симпатичные, а взрослые – не очень… на Средиземном море люди в сто
раз краше. Ну, неважно. Зато эти умные. И сейчас,
когда перешли с вегетативной пищи на нормальную, стали рождаться и вырастать
вполне крупные, даже полные молодые люди. Старые же все как щепочки. Очень много времени мы провели в музее
жень-шеня и в прилегающем магазинчике. Устав после первых же полутора часов,
я выстояла очередь и мстительно купила себе ночной крем и единственную на всю
округу красивенькую маленькую черную футболку с золотым тигром. (Он так
извивался, что сперва я подумала – это дракон). Наверное, детскую. Больше
привлекательных футболок в Корее я практически не встретила. Спикировала
как-то на улице на короткое розовое кимоно, но оно оказалось японской
одеждой, и я гордо удалилась. Потом, кажется, нас сразу помчали в
кампус… уже не помню точно. Допустим, что так. Кампус – обширный зеленый
самостоятельный город в городе. Примерно как… нет, не знаю. Очень большая территория; прекрасивый,
по сути, парк на горах, с золотистой речкой и тихими озерами. Ландшафтные дизайнеры
там суперские. Одним из главных очагов университетской жизни оказалось здание
№ 73: Культурный Центр. В нем и происходили пленарные заседания, церемонии
открытия и закрытия Конгресса. Студентов по случаю летних каникул было не
очень много. Но все же были; приветливые общительные детишки, always ready to
help. И было еще 200 (двести) студентов-волонтеров. Они обслуживали все
заседания всех 479 секций, все приемы, фуршеты, презентации, круглые столы и
т.д. Все с приличным английским. В фойе Центра, где мы сгрудились
достаточно неразумно, нам по очереди выдали много лифлетов, бэдж, программные
материалы в эргономичном бэге, показали первые выставки книг. Натан сгоряча
решил сразу же оформить командировку; не тут-то было. Первого числа – и
баста. Там всё по правилам. Там в торговых точках не торгуются и не берут
бакшиш, даже не понимают, что это такое. Помню, в один дождливый вечер, когда
я засиделась в кабачке французских вин, а под конец решила дать хорошему,
европейского типа бармену чаевые, – парень так удивился, а потом так
обрадовался: It’s for me? Oh, thank you, madam! А была ли я права? Натан, не будь прост, в несколько
заходов стал пытаться осуществить план. Он разузнал, где там административное
здание, и повлек меня туда: добиваться своего. По дороге нам встретился Валя
Бажанов… или нет, это все было на следующий день. Так или иначе, и в
административном здании настырному Натану так же вежливо отказали. Нет – и
всё. Сказано: первого числа. Были люди, например, несчастный Вовк, которым
этот педантизм сильно повредил. Тем временем мы освоили ближайшие
аллеи, пруд с мостиком и студенческое кафе с изумительно отвратным
комплексным обедом. Пожалели денег, да и не знали, что нас ждет. Валентин,
который высокомерно заявил, что не привык скаредничать, заказал себе что-то
на 1000 won дороже, но тоже, я видела, несъедобное. К счастью для себя, я
обнаружила в упомянутом административном здании уголок с fast food типа
subway. Он меня потом не раз спасал. После этого мы предприняли
непоправимый шаг. Вернее, множество шагов. Мы «повелись» на заявление Валечки
Бажанова, что он знает, где неподалеку станция метро, – с полчаса ходьбы, – и
пусть мы до нее прогуляемся под горку пешочком. О метро. По-корейски «чи – ча – чул».
В нем также много разных потрясающих изобретений, объявлений, приборов,
станков, переходов, товаров, людей, но все равно, разобраться легче, чем в
Афинах, и оно много опрятнее, чем в Москве. Поезд приходит и останавливается
за стеклянными закрытыми купе; пол в вагонах бирюзовый или розоватый, скрипит
от чистоты, хочешь – щекой приляг, хочешь – языком лизни. Тихо, быстро,
чинно. Всего несколько линий, разных цветов (наша была зеленая), все под
номерами (наша – №2). На немногих станциях можешь сделать трансфер, а не
понял или прозевал – будешь пилить еще перегонов 6-7. Цена билета, от 1000
won, поднимается в зависимости от зоны. Один раз мы с Натаном ухитрились-таки
в этом понятнейшем и удобнейшем метро потеряться… но это потому, что
неправильно произнесли свою станцию и вышли на три остановки раньше. А дальше
началось рождение истины: население в какую только сторону зазывно не махало
руками и не тыкало пальцами, а некоторые даже совершали сложные и пластичные
ныряющие движения в том смысле, что нам надо под мост. Надо еще добавить, что
обмишулились мы с Натаном не когда-нибудь, а в тот самый день, когда Валентин
Сусанин повел нас по Сеулу с миной самого опытного туриста на свете, и завел
(а я, напоминаю, смертельно устала уже со времени выезда в Москву и прилета в
Инчон) на три станции дальше той,
что требовалась. Той, что была собственно Seoul National, в 20 мин ходьбы от
подножья горы с треугольными воротами, откуда начинался восход на кампус.
Всего 3-4 остановки на автобусе, большом, зеленом и полном веселых студентов.
Нет, мы проперли пехом эти 3-4 автобусных, и потом плюс еще 3-4 перегона
метро!! Валентин в конце концов занервничал (а жара! а книжный груз! а
неистовый свет! а новые босоножки, натирающие бедные ноги!) и сознался, что,
наверное, пропустил вход в метро. Я устроила скандал, Натан с Валентином
обратились за информацией к населению, и Сеул с готовностью стал нам
помогать. Началось рождение истины… Всего не упомню, но самое комичное было,
когда я тоже включилась в расспросы, и крупный неутомимый столичный житель,
который уже ходко вел нас к метро, развернулся на мое «green line, please»,
пронесся обратно к перекрестку нашей встречи и затолкал меня в огромный
супермаркет, в отдел vegetation. “Green line, madam!” Отделавшись от него, мы попытались снова найти то место,
где уже зиял малозаметный и вместе с тем приметный невеликий полупрозрачный
купол, вход в долгожданный subway, – а слово “metro” ни один кореец не
понимает, – и опять потерялись. Злобно шипевшую меня ребята освободили от
всей ручной клади и завели в хорошенькое кафе. Там я отпыхла и рискнула
съесть фруктовое мороженое. Потом, наконец, мы почти благополучно всыпались в
вагон подземки… и… и вышли не там!.. как я попала в номер – не помню. Чи-ча-чул. Каково? 1 сентября Итак, Всемирный Философский Конгресс, №
22, впервые состоявшийся в Азии. Были некоторые споры по поводу этого
первенства; ведь № 21 был в Стамбуле (почему я не поехала тогда?! Это все мое
христианское смирение! недостойно, самозванство, надо сначала книжку на 800
стр. написать! настоящую, большую систематическую философию создать! А
простые люди взяли да с простой души и поехали везде! И в США, и в
Германию…), – а Турция разве не Азия? Спору быстро положила конец Иоанна
Кучуради, благородного вида старушка, экс-президент ФИСП (FISP – Federation
of International Societies of Philosophy). Зал так понял, что от этого
почетного первенства Турция сама отказывается, потому что она – Европа. А в
прошлом и вообще великая Эллада. Все согласились. Размах Конгресса был грандиозен. После
регистрации 29 июля, начиная с 9 утра 30 июля и до 18 вечера 5 августа шли,
шли и шли бесконечные встречи, пленарные и секционные заседания, круглые
столы, брифинги и т.д. По вечерам бывали приемы, банкеты, экскурсии по ночной
Реке на параходике – час вниз, час вверх, до Золотой башни. Всего работало
почти 500 секций, участвовало более 2000 человек из 88 стран. На первом
пленарном заседании при открытии Конгресса было что-то 5-6 приветственных
выступлений-докладов. Даже если мне начать серьезно угрожать увечьем, я не
вспомню сейчас подлинные имена respected Премьер-министра, представителя
ЮНЕСКО, седенького хрупкого Президента Академии наук, Мэра Сеула (он появится
позже), Президента Оргкомитета – а, нет, вот его помню: господин Мьонг Хьон
Ли. Потому что мы с ним переписывались, и от его имени я получила приглашение
выступить с докладом на XXII World Congress of Philosophy, каковое
приглашение не возымело ни малейшего действия на моего ректора, не тем будь
помянут, и на этот международный форум
он мне не дал ни пенса. Я поехала на край света на деньги Булата. Он-то
знает, что такое – поездка на край света! Там выступал еще Президент Сеульского
Национального Университета, – тоже, кажется, Ли. Или нет, Му. Или Ким.
Словом, с этими именами мне всю дорогу было сложно. За почти две недели в
Корее или рядом с корейцами на пароме мне далось только одно их выражение:
hamsáamnida, разговорное от hamsa hamnida, спасибо. В самую душу в
первый день врезалось, например: «профессор ЧА». «Леса Ча», пробубнила я в
сторону, и умница Вадим понимающе усмехнулся… знает! Однако очень хорошо, почти дословно
запомнила я пленарный доклад Президента Конгресса и на тот момент Президента
ФИСП датского философа Питера Кемпа. Он говорил о роли ЯЗЫКА ФИЛОСОФОВ в
обществе и языка вообще – как силы, не-милитаристской, не-экономической,
не-технологической, но огромной! Выступая с пленарным докладом “Power
of the Word” при открытии Конгресса, профессор Кемп заявил следующее. Our
strength… is in our capacity to speak rationally about everything, to
consider the role of everything in the whole. …The only
power we have is the power of the word… “la parole est mon royaume”, and I am
not ashamed of it. Philosophical
argumentation and reflection constitute a non-economical, non-technological
and non-military power by the word
that is capable of challenging the other powers, exposing lies and illusions,
and proposing a better world as dwelling for humanity. Not only
because philosophers have the very visible power of the word and therefore
are challenged by society to account for what they are doing by educating in
philosophy and speaking in the public space, but also because they cannot
explain their own activity without a reflection about the power of the word
in general. And thereby they must recognize that this power is enormous… in a
world that we perhaps more than ever shape by our words. And maybe
the world would be a worse place for human life without philosophy. Therefore
we need philosophy, we need the power of the word. This need is the deepest
drive we have. Эта речь была воспринята мною, как и
прочими участниками Конгресса, предельно близко к сердцу. Питер Кемп заявил также: …Today we have several big problems we must
resolve together. Therefore we must be cosmopolitans, and this is no more a
romantic dream but a very concrete task. Let me only mention three concrete
problems: the problem of global warming and environment in general, the
problem of intercultural co-existence, and the problem of financial
globalization. Прочие доклады не очень впечатлили. East-West, tolerance, peace, mutual understanding,
respect, harmony, West knows how to earn money for living, East knows how to
live… globalization… communication… В ходе Конгресса прошли перевыборы
Президента ФИСП; теперь это американец, Мак Кинли (?) – Кемп сказал, что это
его друг. Все равно очень жаль. Идеалом философа, не скрывающегося в башне из
слоновой кости, но идущим на агору, на помощь людям, предстал для меня Питер
Кемп. Какой красивый человек! То же впечатление – от знакомства с Иоанной
Кучуради. Я звала ее milady Joanna, и, по-моему, правильно. Я могу здесь привести еще цифры: -
Korea – 823 participants; -
USA – 174 -
Russia – 166 -
Japan – 134 -
China – 126 -
India – 64 -
Germany – 53 ……………………………………………………… И вот – начало. Зал Конгресса, большой
и удобный, в кофейных тонах, с широкими креслами, с приятным освещением, был
до краев заполнен народом. Пресса, ТВ, блики камер, снуют помощники-волонтеры
в голубых костюмчиках униформ. Волнение, умеренной степени. Ожидание.
Старание остаться наедине с новой иностранной атмосферой, которую так люблю. Разнообразие человеческих типов.
Бродят благожелательные йоги, раздают макулатуру. Я сижу близко перед
трибуной. Огромный экран в глубине, трибуна впереди слева, посреди сцены –
стол Президиума. Звучит «Ариран», национальный гимн, и первые лица занимают
места. Началось!! Право открыть Конгресс было предоставлено моему любимому
Питеру Кемпу. Потом стали выступать корейские товарищи… Я все их имена с полным уважением
уточню потом по программе. Знаю, что и они намучились с этим моим Emilya
Tajsin. Однако поначалу, хотя и знала, что они там все либо Кимы, либо Паки
(произносится как park), все равно растерялась. Птичий язык! Таинственный! Но
красивый, гораздо мелодичнее и звонче китайского. И ОЧЕНЬ понравился мне торжественный
концерт, музыка, танцы, ярчайшие костюмы, разнообразные инструменты,
царственные декорации, прекрасные девушки, колокольчики, курьезные головные
уборы, рев труб и раковин-каракул – словом, всё понравилось!! Хотя некоторые
в зале, я заметила, кое-чем тяготились. Действительно, придворную музыку
воспринимать непросто (собственно, как и народную). Она тянется, тянется,
тянется, медитировать под нее хорошо. В течение часа. Было очевидно, как много уважения и
надежд, сколько труда, сколько денег вложили хозяева в этот Конгресс, чего на
Западе не стали бы делать. Один из участников события, Джулиан Баджини, делился впечатлениями в И-нет: consider that the Prime Minister, Seung-soo Han, turned up to give
one of four congratulatory addresses at the opening ceremony; the Mayor of
Seoul hosted the congress banquet; and the Korean media reported widely on
it. Many westerners may think the world congress is no big deal, but for
Korea, it mattered very much. …That partly reflects the civic-mindedness of
Korean culture, but also a genuine belief in the inherent worth of the
project. Уточняю имена. ·
President of Korean Organizing Committee, Myung-Hyun Lee ·
Prime Minister of Korea Seung-soo Han ·
President of the National Academy of Sciences, Tae Kil Kim ·
President of Seoul National University Jang-Moo Lee ·
Koïchiro Matsuura, Director-General of UNESCO ·
President of the Congress Peter Kemp ·
President of Korean Philosophical Association Dr. Lee Samuel ·
Vice-president of the Congress … ну вот, забыла!! Баджини: At the opening ceremony, pride and hope in
philosophy were also on display. Myung-Hyun Lee looked to “open up a new way
of thinking that helps to surmount today's crisis”; Prime Minister Han
thought philosophy was important to fight terrorism and deal with
environmental problems; while Jang-Moo Lee, president of Seoul National
University, said that “we expect philosophy to teach us not only ways of
adapting ourselves to the vicissitudes of the human condition but also the
direction in which to steer the human destiny”. For someone from the
Anglophone world, hearing such lofty ambitions for philosophy is quite
startling, but a week at the world congress suggests that transatlantic
modesty about philosophy's scope and power is the global exception, not the norm.
Elsewhere, it seems that people still look to philosophy to provide
leadership and guidance, both intellectual and moral. …После
обеда, которого я не помню, – кажется, это был простой хот-дог в Subway – я отправилась искать, где
заседает моя секция № 53 или 54. Смотреть в карту не стала, чтобы ее не мять.
Расспросила студентов по дороге, и они отбуксировали меня к зданию B-200, College of Agriculture and Life Sciences.
Название меня несколько задело, ну да ладно. В этот колледж снизу от основного
здания вела расчудесная извивающаяся дорога, усаженная цветной
растительностью и обрамленная зелеными холмами с домиками общежитий там и
сям. По этой дороге, как выяснилось, ездил по всему кампусу большой
сверкающий зеленый автобус. Но воспользоваться им с толком мне не удалось ни
разу. В-200 оказался очень привлекательным
местом, красивым, простым и удобным зданием в 2 этажа. Секция «Теории
познания» заседала на втором. До сих пор не знаю, почему я шла так неспешно –
то ли заглядвывалась по сторонам, то ли теряла дыхание на подъеме, то ли
тормозили незадачливые спутники… Словом, к началу заседания я опоздала.
Заняла распоследнее место у двери, отдышалась; председательствовала молодая
стройная гречанка Вуола Тсинорема, Критский университет. Кто выступал и что
говорил в тот момент – убей, не помню. Когда в 15.45 объявили брейк, я пошла
на улицу с сигаретой; с кем-то уже разговорилась, раздавала визитки (их
категорически не хватило); ну, думаю, уж ко второй части я не опоздаю! …Я-то не опоздала. Да гречанка, не
говоря худого слова, куда-то бесследно исчезла, как я уже упоминала об этом.
Её сопредседатель Доу-сик Ким вообще в тот день не появился. Тогда и
случилось то, что случилось: повертев беспомощно хорошенькой осветленной
головкой, пышная девушка-испанка громко возгласила: Maybe someone volunteers
to play chairman? И я вызвалась. С 16.00 до 18.00, 30 июля На МОЕЙ секции прозвучали следующие
доклады: -
Angel Faerna. Can Wittgenstein be Considered a Naturalist? (Spain) -
Stella Villarmea. So You Think You Can Tell Sense from Nonsense…? (Spain) -
Xiang Huang. Situating Default Position Inside the Space of Reasons. (Mexico) -
Ken Shigeta. Dissolving the Skeptical Paradox of Knowledge… (Japan) -
Iudoo Khanduri. Competency; the Only Criteria of Applied Knowledge. (India). Умнее всех был испанец Анхель Фаэрна с
его Витгенштейном. (О Витгенштейне
говорили ВСЕ, но он – лучше всех). Как я жалела, что не удалось познакомиться
поближе! Вечером на приеме, на огромном пленэре футбольного поля с
импровизированной эстрадой, я все пыталась подсесть поближе или развернуться
к ним, но испанцы тогда меня не отличили… а назавтра, когда доклад держала
уже я сама, они не пришли на секцию, уехали exploring Korea. Так все и
кончилось бы; но мы мельком виделись с ними позже, в холле поистине
роскошного Novотеля, они махали, улыбались, но поговорить не пришлось… а
потом Стелла написала мне в Казань очень доброе письмо. Я ответила. На этом
все. Жалею об одной глупости (Лажа № 4):
надо было явочный лист послать по аудитории!! Просто я считала, что Тсинорема
это уже сделала; да; нет; если даже да; но у меня-то не осталось вещественной
памяти об этом событии, как я сейчас думаю, более важном, чем собственное
выступление. Вечером и ночью после банкета на траве
я упорно смотрела в TV вместо того, чтобы как следует подготовить доклад,
принять душ, выпить кофе кон лечо и спать лечь. В результате я страшно не
выспалась в очередной раз, и речь моя была очень незадачливая. Называлось она «Philosophical Truth in Mathematical Terms and
Literature Analogies». Я использовала пифагорейскую
арифметику (учение о гармонических рядах) и произведение Борхеса. Слава богу,
хоть мальчик-волонтер в перерыве помог мне высветить на экране мои
ГАРМОНИЧЕСКИЕ РЯДЫ и ЧИСЛО ИСТИНЫ. Мало кто мало что понял. Сочувствующие
коллеги, Натан, и Валера Павловский, и неистовый Степан Вовк, говорили мне,
что все очень хорошо прошло, и что, во всяком случае, если что-то и было
похуже, чем надо, то это мне помешала ревнивая Тсинорема. Сама я понимаю, что
это было неакадемично, непонятно, кувырком, бойко так… Наверное, истина лежит
где-то ближе к числу 0,693 (при Sn = 1000)… Но факт, что у аудитории не
родилось ко мне НИ ОДНОГО ВОПРОСА. Единственный блестящий знак внимания и
понимания – и я его ношу на груди, скрываю, не хвастаю – это короткий
разговор с одним японцем, имя не помню, визитку не отличаю. Он попросил у
меня для себя ТЕКСТ моего ДОКЛАДА. Да господи, царица небесная, разумеется,
сейчас же, сейчас… руки задрожали… вот только переложу страницы по порядку… а
Ваша собственная специальность какая? Оказалось, что он профессор МАТЕМАТИКИ. Sic. Вот так-то вот. …Натану, напротив, всегда и везде
задавали очень много вопросов о его Философии Небытия. Говорил он хорошо и
складно, выглядел внушительно, когда надо – элегантно и обаятельно, дарил
книжки, всем понравился и запомнился – словом, я рада за него. В качестве критического замечания в
адрес Конгресса могу сказать, что докладов в области подлинной философии,
настоящей, метафизической – то есть онтологии и гносеологии – было мало.
Очень мало. Мировые звезды, надо заметить, не приехали. Великобритания,
например. Секцию по онтологии в день своего выступления Натан закрывал вдвоем
с… Арлычевым; вот была парочка! На нашей секции, теории познания, «чистых философов»,
как я считаю, было двое: я и Мустафа Исаевич Билалов (Махачкала, Дагестанский
государственный университет). Правда, я посмотрела и послушала, конечно, не
все выступления, а на секцию «Философия языка» не попала совсем, и до сего
дня с горестным недоумением спрашиваю себя: почему?! Однако я присутствовала
на десятке секций, помогая с переводом; позже мои впечатления подтвердились и
в Философском поезде, стало быть, они адекватные. Поднимались проблемы охраны
среды и биоэтики; политической философии и аналитической философии;
эстетические, логические, психологические, геологические, религиозные,
моральные, правовые, какие угодно проблемы, но не метафизические. Прискорбно.
Или, может, мне не везло, и я всегда бывала «не там где-то»? Правда, Натан принес мне потом снимки
других заседаний секции онтологии; там было много китайцев, и все говорили о
бытии; так что не все потеряно. Но а вот гносеология подавалась почти
исключительно как эпистемология. Оно, конечно, неплохо («не худшее зло»), но
все же… Зато философия языка, чувствуется, на
самом гребне. И философия науки никуда не девалась. Владимир Пржиленский – а
он ученик и соратник покойного Кохановского – обещал прислать (и прислал) мне
свой учебник и хрестоматию, для аспирантов. Так что теперь буду преподавать
философию науки по новейшим книжкам. Его книжкам. Пока, похоже, все упомянутые четыре –
философия науки, философия языка, гносеология и эпистемология – это все один
и тот же конгломерат, замешанный на Витгенштейне. Надо будет внимательно
абстракты почитать. А вообще-то я присутствовала на следующих секциях:
онтологии, гносеологии, социальной философии (с Валерием Павловским),
философии науки (с Владимиром Пржиленским), философии природы (с Еленой
Золотых), эстетики (с Галиной Коломиец); еще на секции, где «зажигали» наши
мэтры, Лекторский, Степин и Гусейнов. Еще переводила Арлычеву и еще какой-то
Шехерезаде, а с секции логики сбежала. Дни заседаний, довольно похожие друг
на друга, сейчас уже перемешались у меня в голове. Третьего августа это было
или четвертого? Не знаю, и уже не вспомню… да и не так это важно. Вобщем,
ближе к концу на одном из пленарных заседаний я утром застаю такую картину:
сидят в президиуме две колоритные старухи. Одна – крашеная брюнетка,
стриженая, в прошлом кудрявая, с брезгливым выражением желтого, длинного,
какого-то деревянного, лица. Другая, блаженненькая, добренькая, седенькая, с
маленьким личиком как печеное яблочко, похожа на старого герцога из «Собаки
на сене». Первая оказалась европейской звездой, бывшим (до Кучуради) Президентом
ФИСП, прославленным итальянским философом мирового класса, одним из
отцов-основателей постмодернизма, Эвандро Агацци. Вторая – каким-то известным
корейцем, кажется, Чу, одним из первых выпускников Seoul National. Что они
докладывали, совершенно не помню, хотя слушала очень внимательно и
заинтересованно. Знаю, что Агацци говорил о необходимости разработки
аксиологического аспекта философии науки; а вот Чу… Пришлось потом опять
лезть в сборник абстрактов. При закрытии, как и при открытии
конгресса, прошел грандиозный концерт. Если первый был этнический, то
последний уже в классике. Необычайное совершенство их сценического и, в
особенности, музыкального искусства превзошли мое воображение. Концертами
сопровождался и каждый прием, банкет, фуршет, и пр., оставляя то же ощущение
недосягаемого мастерства, будь то церемониальный танец, труба или барабаны,
джаз или классика. Один только номер был комичный: когда корейская сторона
давала банкет в честь российской делегации, последним номером объявили «барыню».
И по сцене заскакал щуплый и старенький, черненький, морщинистый танцор,
весьма воодушевленный, чьи движения, безусловно, были боем с тенью на
получение черного пояса в тхэ-квон-до. ……………………………………………………………. К сожалению, у меня «там» часто, и
небезосновательно, возникало жванецкое ощущение, что я «НЕ ТАМ где-то все
время». Что «все люди» гуляют по ночному Сеулу, ужинают в дорогих ресторанах,
играют в рулетку и выигрывают; ездят в Национальный парк, в Корейскую
деревню, в главные музеи и дворцы, ЛАЗАЮТ по всей стране от Желтого до
Восточного моря, – а я все не попадаю, неудачница, в самое «яблочко».
Интересничаю, хочу всех перемудрить, отхожу от толпы, окружающей гида – и
проигрываю. Почему я не поехала в дискотеку, когда все поехали, включая
Андрея? Все на северный рынок – а я на секцию. Все на южный – а я на секцию
же. Зачем я якшалась с отставным министром и доигралась до того, что он
подарил мне аметистовый браслет? Почему я не пошла, как хотела вначале, в
spa-салон с теми дамочками? Почему я ни разу не напросилась в компанию с
Володей и Вадимом, которые мне очень нравились, а встречалась с ними только
по делу, на заседаниях или до, если готовила перевод? Или вот, – скажу уж,
чего там, – на полдороге в Сок Чхо все пошли в музей… и потом в кафе, а я так
и проторчала у дороги, пританцовывая под тихую музыку возле каменного черного
медведя в натуральную величину, у подножья десятка неких идолов типа
монгольских! Почему Валентин, обещавший еще в
Казани, что мы с ним «убежим с конгресса, который не обещает быть
интересным», и поедем смотреть страну – почему он не выполнил своего
обещания, даже попытки не сделал, а поехал с какой-то неведомой мне «хорошей
компанией»? Почему Натан наблюдал наверху у телебашни шествие с мечами – а я
внизу болтала с таксистом, почему на его слайдах уличные представления,
маскарады, огромные горы с форсируемыми реками – А Я ВСЕ НЕ ТАМ ГДЕ-ТО?!
Перевожу, перевожу… вскакиваю для этого каждый день в семь утра… ночью пялюсь
в телевизор… вечером брожу под муссонным дождем… днем ищу подарки для родни
на пустых выжженных душных улицах с закрытыми витринами… сижу в скверике у
неведомого университета… пикируюсь с Валерой Коноваловым, с Морозовым, с
бизнесменами, женами, с каким-то одесситом… зачем? Двести спин передо мной,
гида не видно и не слышно, и я, одна из всех, иду в обратную сторону или
поперек, авось самостоятельно увижу что-то стоящее… не тут-то было. Тем не менее, действуя проверенными
способами выращивания жемчуга из песка, кое-что интересное и занимательное я
тоже переживала. Во-первых, благодаря переводческой деятельности, я посетила
больше всех секций и слышала самые разные выступления от политиков до
медиков, от йогинь до феминисток. Во-вторых, я изучила географию кампуса
тоже, кажется, лучше всех наших, потому что все, как правило, сколько-то
посидев на «своей» секции, направляли стопы в город и страну. Далее, общение:
английский язык позволял заводить любые знакомства, беседовать на любые
философские и не-философские темы и заниматься чем угодно, вплоть до
интервьюирования первых корейских лиц (на это интервью я как раз не пошла:
переводила Мустафе). Прямо говоря, люди: не хотела бы – не переводила бы. Мне
очень нравилось там, на самом
Конгрессе. И были разные смешные курьезы.
Например, обретя штук пять-шесть тяжелых книжек, я решила купить для них
рюкзачок. Таковые продавались, я видела, у подножья горы, у ворот при входе в
кампус. Выбрав свободное время, я побрела туда, медленно, потому что жарко, и
все мне вроде бы удавалось: внизу была плотная тень платанов, несколько
немногословных торговцев и нехитрый их товарец, рассчитанный на студентов.
Могу сказать, что я честно пыталась там «прикупить красивых футболок», чтобы
потом их вручить своим мужчинам, – сыновьям и брату, – но это мне не удалось.
Однако рюкзачки были; почему-то я выбрала черно-красный, хотя все остальные
багажные вещи были хаки-беж. И вот иду это я с новым рюкзачком вверх по горе
обратно в Центр, что, как вы понимаете, в 20 раз сложнее, чем вниз. Небо
сияет, цикады вопят, тени мало, зной пригибает к земле настолько, что
пришлось присесть на скамеечку на автобусной остановке. Отдохнула, полезла
выше, и тут слева от меня останавливается такси, водитель высовывается по
пояс и начинает У МЕНЯ ПО-КОРЕЙСКИ СПРАШИВАТЬ ДОРОГУ. Я сначала потеряла дар
речи. Потом отмерла и говорю ему: мужик! Ты на профиль мой посмотри! Сильно я
похожа на кореянку? Тут из-за водителя высовывается пассажир, и, по счастью,
по-английски, осведомляется, где тут будет здание номер три. И началось
классическое рождение истины. Как некий Шива, я указала руками сразу в шесть
сторон света, потом сузила радиан, и в конце объяснений выходило, что здание
№ 3 либо на северо-западе, внизу под горой, в самом начале кампуса, потому
что я там замечала building No 19, либо, наоборот, на юго-юго-востоке, на
другой горе, где есть мультимедийный центр, building No 83, либо уж возле
главного нашего Культурного Центра, здание № 72, вот сейчас налево и
напротив… Водитель кивнул, поблагодарил по-корейски; такси скрылось в направлении здания № 3, а я спряталась и боялась этого
пассажира весь тот день. Интересное дело, у них таксисты не
знают города!! Называешь адрес – no, madam, I don’t know this! И
ведь у них навигаторы стоят; спрашиваешь: парень, тебе что, деньги не нужны?
или ты не таксист? это вот этот самый район, где ты сейчас стоишь, просто
шесть станций метро вправо через Реку, вот и все! no, madam, I don’t know
this… только свой дистрикт. Или вот: шестого числа выбралась я
самостоятельно, следуя точным указаниям одного умного студента, – он и
инструкцию дал, и схему транспортную, – на Инсадонг, главную торговую улицу.
Об этой вылазке я много раз здесь принималась рассказывать, надо уж
завершить. Время для похода я выбрала самое что ни на есть подходящее: два
часа пополудни. Жара, наверное, за 50°. Пешком полчаса до метро; долгая езда;
пересадки; выхожу – вот она улица; пуста!!! Ни одной открытой лавчонки, ни
одной разносчицы, – плотно захлопнутые двери, закрытые витрины, опущенные
жалюзи: от солнца, что пылает, кажется, прямо в мозгу. Тени нет, улица лысая.
Тень есть впереди, обширная, на целый квартал: скорее туда! Это оказался парк
какого-то очередного университета, их в Сеуле масса. Но мне же нужно купить
сувениры! Никакой другой возможности не было и уже не будет, наутро мы
уезжаем!! Сворачиваю в боковую, круто взбирающуюся вправо от Инсадонг улочку;
ничего; все закрыто! Как в любом южном городе, жизнь здесь начинается, когда остывает день… нет, вот витрина,
открыта: jewelry! Туда!!! Цены? Цены – … $ 2000, $ 5000… В отчаянии я еле
ползу дальше, переваливаю холм, благо это теневая сторона, – и вдруг впереди
открывается чудесный, серо-мшисто-зеленый и ало-красный, правильный
деревянный дворец с длиннейшей оградой вокруг! А у меня, сами понимаете,
фотоаппарат остался в отеле… Словом, я отдышалась на лавке, дошла
почти до дворцовой ограды, посмотрела на бесенят на коньках кровли, свернула
вправо и большим квадратом вернулась к входу в метро. И там, во-первых,
молодые продавцы в ходе какой-то своей торговой акции угостили меня на углу
холодным café con lecho, а во-вторых, с досады я дернула и потом пнула
ближайшую дверь некой лавки, даже хижины, первого бунгало на Инсадонг – и
дверь открылась! Там обнаружилась две милые девушки, также попивающие ледяной
café con lecho, кондиционер и достаточно дорогие бижу. Купив, по тоскливому
упрямству, ровно не то, что хотела, – какую-то аляповатую цветную вьетнамскую
брошку и подвеску с нелепым сочетанием мелкого белого жемчуга, темных
гранатов и серебряной цепочки с колечками и двумя топазами средней величины,
я покинула Инсадонг навсегда. …Но к приему, который задавал молодой
и красивый мэр Сеула, я свято готовилась. Купила серое мягкое платье (хотя
продавец настоятельно рекомендовал мне другое, шелковое, в черно-белых
кругах); и – светло-серые сияющие туфли-босоножки, открытые, с бантиком,
каковых я не могла найти несколько десятков лет, и каких нет просто ни в
одной стране мира. А в Корее есть! Опалы у меня уже были; и все было бы
просто блестяще, если бы то новое платье я перед банкетом успела еще и
погладить… но я не успела. Ну и бог с ним. Вряд ли кто-то обратил
на это внимание, заметил; куда там! 2500 человек народу! И самого разного,
включая совершенно сумасшедших и точно уж мятых йогинь, никого не хочу
специально обидеть! …Приглушенный свет; огромный зал;
дорогой шелк, фарфор, мягкий блеск приборов; шикарный концерт; семь перемен
блюд; речи, тосты, разнообразие, однообразие большого и важного празднества…
платье я погладила только на другой день. …Когда мы покидали, наконец, Сок Чхо,
на высокой палубе дребезжащего и воняющего голенастой трубой бывшего белого
парома, и вокруг нас простирался и пенился синий ультрамариновый простор,
вверху плавилось солнце, в лица бил горячий ветер, и мы все были словно бы
пьяны от усталости, обилия впечатлений и возбуждения, – я старалась удержать
перед внутренним взглядом неповторимые краски Кореи, яркие и нежные, чтобы,
когда понадобится, удаляться в этот угол души и обретать там мудрое
спокойствие, равновесие и красоту. ………………………………………………. На улице сейчас – вылитый ноябрь. Все,
кто мог заболеть, заболели. Но у меня в душе – прохладный пруд с золотыми и
красными рыбами, простые деревянные мостки и поручни, горячий свежий и
ласковый воздух, а вокруг пруда – ивы, ореховые деревья, акации, древесный
можжевельник, цветы бессмертия и – несгибаемый гинко, символ духа моей Кореи.
Солнце, небо, высокое облако, чистота, тишь – только цикады скрипят; ровная
дуга мостика, и я на нем. И мне так хорошо – просто прекрасно! Нет, я,
наверное, не вернусь туда; мне же еще надо в Венесуэлу, и потом в Афины… но
это, верно, и не нужно. Никогда не закроется в моей душе этот заповедный сад,
прелестная страна, родина трудолюбивого и умного народа, – страна Утренней
Зари. Будь благословенна, за все благодарю Тебя, Корея! (Золотистый
бамбуковый прорезной веер с розовым цветком на восточной стене). |
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
ФИЛОСОФСКИЙ
ПОЕЗД …Пять лет назад ушел в Стамбул
специально зафрахтованный пароход: он повез российских участников на XXI-й
Всемирный Философский Конгресс. Понятно, что судно это сразу получило название
«Философский пароход». В А нынче вот – Культурно-просветительская
акция «Философский поезд». Она началась, собственно, с пересечения границы в
Зарубино, куда мы прибыли на пароме из Сок-Чхо; тогда уже определились соседи
по будущему купе, пристрелялись первые планы Круглых столов и т.д. Там было
около семи десятков наших, а также одна немка, один словенец, один кореец,
два китайца, два испанца (и две испанки, их супруги), один из них – мой
любимый Томас Мариано Кальво Мартинес; три турчанки, в их числе знаменитая
Иоанна Кучуради; четыре… нет, четверых одинаковых иностранцев-философов не
набралось. Соотечественников же было не то шесть, не то восемь десятков,
цифры разнятся. Наш философский поезд состоял из
четырех вагонов, один из них, салон, с удобными креслами, низкими столиками и
стойкой, где расположили выставку книг, служил для проведения встреч, бесед и
Круглых столов. В трех-четырех я участвовала: 1) философия будущего, проводил
Андрей Дмитриевич Королев; 2) роль женщины в философии (до этого не дотянули,
засели на феминизме), затеяла одна из турчанок, Гюльриз, кажется; 3) война в
Грузии (лекция Сергея Александровича Маркова, думца-единоросса); 4) эрос и
экономика, солировала Вальтрауд Эрнст. На ее доклад я опоздала: я уже
перевела часы, а она еще нет. Застала только вопросы и комментарии. Nothing
strikingly new. Да; еще была непонятная трехчасовая беседа с политическим
обозревателем Виктором Товиевичем Третьяковым, точнее, его лекция; ни слова не запомнилось. Но умно. На каждой запланированной остановке,
во всех главных городах Дальнего Востока и Сибири, на Урале, наш «поезд» из
четырех вагонов отцепляли, отгоняли в тупик, а к вечеру прицепляли к другому,
подходящему по времени отправления составу. Никаких сложностей долгой езды я
не ощутила, все было хорошо, посильно, даже весело и интересно – если бы не
долгое отсутствие горячей воды и того, что с ней связано. Все остальное было
просто классно. *** В Зарубино я, наконец, сподобилась
искупаться в Тихом океане. На самом деле, в тихой бухте с прозрачной
серо-зеленой очень теплой водой в окаймлении раскаленных темно-серых валунов
и гальки, а повыше – с пересохшей травой, пыльно-пепельной дорогой, каким-то
неярким кустарником и подступающими серо-синими коническими сопками. Я сожгла
подошвы ног до пузырей, когда была вынуждена пройтись по камушкам… но все
равно, там было здорово. Сланцы мне одолжила тогда Елена Борисовна Золотых –
та, что знает возраст Олимпа. Та, что заметила однажды: ведь мы проехали по
всем основным православным странам. (Та, что в Греции обрела редкого цвета
полушубку). А желтую майку для купания – Галина Коломиец. Жалели меня люди! …Чистое безоблачное небо, истинно
корейский зной и far niente на три часа. Долгок-долгое купание. Славно было и
побродить по открытому месту, отдохнув от тесноты задраенной каюты парома. После хорошего русского простецкого
Зарубина, где мы услышали родную речь не только друг от друга, и в кафе где
был настоящий, только огромный, татарский пəрəмəч в местной
кафешке, – нас ждал еще длинный переход до Владивостока. На пароме я освоила корейский способ
отдыха: лежа на полу, на циновке, точнее, на тонком стеганом одеяле.
Приспособила к этому и соседку Вальтрауд (Эрнст), стриженую немку-подростка
лет 44-х, и так мы вели более-менее философскую беседу, что-то там о
рациональности. Другая наша соседка, пожилая турчанка Зухал Кара-Карахан из
Измира, постоянно исчезала: восстанавливалась со своими соотечественницами.
Так же вела себя и четвертая, Марина; она все время искала какую-то свою подругу.
Вальтрауд тоже обыкновенно порхала по всему парому, так что я часто могла
быть одна. Но тянуло на палубу, даже сквозь пресловутую усталость, –
потолковать, пообщаться, посмотреть на разлегшийся в немыслимой раме океан.
Волны, ветер, простор; ультрамарин постепенно уступил место серо-голубой
вуали. Были моменты, когда линия горизонта скрывалась в белесой дымке, море
сливалось с небесами, став каким-то светящимся эфиром, и мы говорили, что это
философский туман, туман, подобный философии. 3 сент. В Казани дожди и не более +12°. Так же
было в Новосибирске, когда мы добрались туда после красноярской жары.
Отвратительная погода испортила пребывание в Академгородке – коммунистическом
обществе братьев Стругацких. Однако плохая погода поразила меня в самое
сердце еще во «Владике» – Владивостоке. *** …В сизо-сиреневых сумерках по краю
океана заплавали темные на серой воде громады островов. Мы все вылетаем на
палубу, как по команде «аврал!!», когда по народу разносится весть: ОСТРОВ
РУССКИЙ! Это – наша родина, это далеко, но остров-то нашенский!! На вид
просто большая сопка, достаточно угрюмого вида. Пошел мелкий дождь,
смешиваясь с брызгами волн. Стемнело. Люди стали напрашиваться в гости в те
каюты, которые находились по правому борту и имели иллюминаторы: не прозевать
швартовку. Наступила черная ночь; в ней через время обозначились цепочки
костровой пыли, которые приближались, удлинялись и увеличивались, набирали
интенсивность и, наконец, стали портовой гаванью, а над нею, вторым и третьим
фестонами, – и собственно «городом нашенским», желанным и нежеланным
Владивостоком. Нежеланным – для меня – только потому,
что это было занавесом Кореи. А вообще-то говоря, посмотреть на этот самый
дальний город на самом дальнем востоке очень хотелось! Паром опоздал прибытием часа на три.
Терпеливые встречающие из местного философского общества полночи дожидались
нас, чувствуется, на последних силах. С невиданным подъемом духа мы поволокли
смертельно надоевший багаж вниз, с высокой грузовой палубы парома, радуясь, что
это в последний раз: в поезде его уже можно будет оставить, а выходить на
конференции с одной маленькой сумочкой. …Подогнали два автобуса, погрузились,
поехали по какой-то серпантине в сопки. Город шевелился огнями, не очень ярко
и не очень светло, но кое-что было видно: красивенькие скверы, здания и
мужественного вида памятники. Прижатый сопками к побережью, Владивосток
лепится по их подножьям, и все улицы длинными лентами змеятся, змеятся,
извиваются, удлиняя пути; а если не ехать, а просто пойти поперек, то
окажется, что все расстояния очень небольшие. От нашего Дальневосточного
университета до молла, где нас кормили обедами и ужинами в ресторанчике
русского стиля, до парка на набережной и гостиницы с нелепым заявлением
«Экватор» над входом – по 15-20 мин. быстрой ходьбы. (Если бы не сопки.
Ходить приходится либо вверх, либо вниз, и крайне редко – горизонтально). Но
в тот вечер по приезде мы ничего еще не поняли, и город показался большим. Гостиничный номер меня потряс с
непривычки. В туалетной комнате не закрывается дверь и нет лампочки; оконные
рамы разбухли от дождей, грязные, толстые, подоконник тоже весьма нечист;
обшарпанный холодильник небольшого размера трещит и грохочет не хуже нашего
гигантского парома. Впотьмах пройдя к предполагаемому шкафу, наступила
обожженной босой ногой на куски штукатурки, преспокойно валявшиеся на полу!
Боже мой, я знала, что культурный шок будет, но помилуйте, в такой степени!!
Крошечная душевая на четверых; я, конечно, в очереди последняя, со своей
гривой волос (когда-то гордостью, когда-то наказанием). Ночь бездарно
уходила, не принося отдыха, и только под серенькое дождливое утро мне удалось
часа 2-3 поспать. Одно оказалось прекрасно: тончайший шелковистый хлопок
лебяжье-белого белья был тот самый, корейский, видимо, импортный, ОТТУДА.
Больше таких простыней мне нигде не встречалось, да теперь уже и не
встретится. Рано утром нас под бичами погнали на
завтрак; я притащилась, невыспанная, в последних рядах, когда все уже было
съедено. Ни хлеба, ни кофе, ни воды для чая, ни посуды, ни приборов. Остались
на мятом алюминиевом поддоне какие-то невнятные хлопья типа капусты, и в
соседнем чане – штук пять маленьких сосисочек, есть которые совершенно не
хотелось. Слева под руку подошел и встал,
потягиваясь посмотреть на раздаточный стол, беленький-беленький мальчик,
типично русский Ванёк, такой свой
после черноголовых корейчат. Что? – ласково улыбаюсь и спрашиваю малыша, –
что, маленький, сосиску хочешь? Молчит. Хочешь со-си-ску? Уи, мадам, отвечает. А за ним уже спешит папа-Андре, а
с высокого подиума-ложи улыбается мама, Франсуаза… ДВГУ, Дальневосточный государственный
университет, мне в целом весьма понравился. Люди очень серьезно отнеслись к
конференции: «Современная философия в контексте межкультурных коммуникаций».
Она шла два дня; после первого пленарного заседания ко мне подбежало местное
TV, и я давала 10-минутное интервью, которое, говорят, назавтра наши увидели
в новостях. (А в Казани – нет, не давала интервью, поскольку те, кто подошли,
запросили по-татарски… надо было их на Билалова и Барлыбаева перенаправить!
Не сообразила…) В перерывах нас кормили на убой. Возили по захолодавшему,
заветренному и намокшему городу на впечатляющую экскурсию; причем я боялась
заболеть, поскольку замерзла на дождливой набережной под героические
рассказы, а потому не вышла впоследствии на высокую смотровую площадку на
Орлиной сопке, не сделала панорамных кадров, не полюбовалась Великим Тихим… Зато проехаться на прогулочном пароходике по
Золотому Рогу мимо острова Русский, до края то ли Амурского залива, то ли
Петра Великого, я, конечно, не преминула. Интересно, что на эти короткие два
часа почему-то выглянуло совершенно июльское жаркое солнце. Народ, вдарив по
горячительному, поднялся на палубу, вертеть головами, общаться, слушать
объяснения гидов… нет, я осталась сидеть в душном салоне, глазея в грязные
заляпанные окна на серо-зеленые в барашках волны, опасаясь простудиться… о
Санта Мария! В какой-то момент женщина-капитан объявила
5-балльный шторм и посоветовала всем вернуться с палубы в кубрик: вода – соль
с мазутом, плеснет на одежду – не отстираете никогда. Народ испуганно
бросился в салон… я порадовалась, что не трогалась с места. Вспоминаю, что радостнее всех – и в
Сок-Чхо, и в Зарубино, и во Владике – выглядел Андрей Королев. Он родился,
правда, в Перми; но оттуда его увезли годовалым младенцем родители-геологи, а
вырастал он именно во Владивостоке. Так что в тех дальних краях был его дом
родной. Я радовалась за него. «Перестроечный» отток населения и
финансов из тех мест, однако, весьма значительный. Там сейчас очень стараются
удержать людей. Помню, проф. Кудрин сказал мне с немалым возмущением, что
«они» выпросили у Москвы этим летом 72 миллиона на строительство моста с
материка на о. Русский. Сами же владивостоковцы этому обстоятельству очень
рады; они также с большим пиететом поизносят словосочетание «Федеральный
Вуз». И как раз на Владивостокской конференции наш умный китаец Бай Чун,
специалист по РУССКОМУ ПРАВОСЛАВИЮ, сказал именно вот что: вы плохо знаете свою философию. (А другой китаец, не
помню имя, провозгласил: нам надо немедленно создать всемирную международную
философскую организацию!! Прямо сейчас! Члены ФИСП, по-моему, дрогнули… А,
нет, это случилось в Хабаровске. И потом еще раз, в Улан-Удэ). Не считая культурного шока от
гостиницы, холода и дождя, мне там понравилось. В принципе, в городе много
красивых мест, одно даже напомнило Сеул (второго разряда), с развязками в
форме дремлющего спрута. Все украшает гористый ландшафт: поставь все эти дома
на плоскость – уже впечатляющего вида не будет. Около нашего местопребывания,
а мы прожили там вечер пятницы, субботу и воскресенье, располагался
внушительный памятник адмиралу Макарову, красивый фонтан, главный кинотеатр
«Океан» и центральный парк вдоль дуги набережной, чуть похожей издали на
геленджикскую. 4 сентября (в
черновиках стоит – марта) Хоть я не люблю военных мемуаров, –
слишком мое поколение было перекормлено рассказами, песнями, фильмами,
романами и воспоминаниями очевидцев о Великой Отечественной войне, – однако
во Владивостоке, кроме военной, другой истории нет. Поэтому сквозь нелюбовь,
усталость, недомогание и плохую погоду все же в мое сознание пробились и
остались в нем некоторые суровые и строгие картины: часовня-арка,
многоярусная лестница к заливу с кораблями на рейде, у берега простая яхта
Николая I, поднятая подводная лодка-Щука, стена с именами героев Великой
Отечественной, и более ранние победы русского оружия, начиная с петровских
времен, отраженные внушительно и разнообразно. Серо-сиреневая вода,
серо-стальной день, с моросящей кисеей подступившей непогоды… потом
асфальтово-серая дорога по серпантине вверх, вверх, на Орлиную сопку; автобус
встал на середине, выше шла крутейшая и длиннейшая лестница, вела на
смотровую, и наши покорно туда стали взбираться, некоторые довольно
быстро. Помню, там был странный тип
вроде первобытного айни, весь обволошенный и в подчеркнуто-черном, и второй,
примерно такой же, но в цивильном; они оказались местными самородными
философами (типа Фана), а второй, вдобавок, и скульптором. Говорят, на
вершине Орлиной сопки воздвигнута какая-то его статуя. Бог с ней и с ними со
всеми. Некоторые пункты намеченной программы
так и не были выполнены: всегда, чем больше группа, тем длиннее опоздания.
Перед экскурсией я как обычно забыла фотоаппарат, причем забыла, где забыла… или нет… то было… в Чите,
что ли? Вот уже спутались воспоминания… Короче говоря, запланированная во
Владивостоке конференция, двухдневная, серьезная, интересная, поистине
понравилась мне, одна-единственная за весь путь. На второй день я выступала
на заседании Круглого стола под названием «Современная философия:
теоретический, образовательный и коммуникативный потенциал», которым
руководил Вяч. Ив. Кудашов. Привлекательный на вид мужчина,
военно-спортивного склада. Выступила я, по-моему, очень здорово; но, подводя
итоги, он только упомянул, что, мол, Эмилия Тайсина из Казани сильно радела о
философском образовании… Ладно, пусть так и останется. На самом
деле Володя и Вадим понравились мне гораздо больше. …А в то же самое время на Круглом
столе, руководимом Зинаидой из Вартовска, выступала бабушка Кучуради, и
вообще тема «межкультурные коммуникации» была мне, конечно, близка! Но – но,
опять я не там где-то, неудачница… …Сейчас почему-то вспоминаю, как в
Чите – или то было в милом Хабаровске?
– в большом и богатом здании, полу-музее, полу-библиотеке, им. Пушкина, для
нас играл какой-то местный прославленный ансамбль народных инструментов,
лауреат многих премий… Будашкина, да. Человечек, дергавший струны
контрабас-балалайки, руководитель ансамбля, имел лицо если не самого Ротбара,
то уж Нушрока точно. Играли они очень хорошо, и классику, в том числе
аргентинскую, и попурри русских песен.
А после концерта, пока наши медленно рассеивались, покидая зал, я сняла с
витрины книжку детских сказок для четырех- пятилеток… Никогда не забуду
эвенкийскую сказку о незадачливом шамане, пьянчужке-жене и обратившемся
(необратимо) в золотоносную гору её муже-бывшем-богатыре… (Внуку такую
книжку?! Оборони создатель!) Да, наверное, это было в Чите. Ну и зачем я
наткнулась на эту сказку?! …Но сначала после Владивостока был
Хабаровск. *** Что я о нем предварительно знала? Ничего, кроме приятного обещающего
названия. Правда, вот еще песню «У высоких берегов Амура…» только там были
самураи-японцы, а тут мирные китайцы. В Город оказался замечательный,
живописный, зеленый, милый и человечный. 600 тыс. жителей. Основан в А в парке, прямо на самой смотровой
площадке над рекой возвышается и доминирует еще один памятник: всеобщему
тамошнему любимцу бывшему губернатору края графу Муравьеву-Амурскому. Его нам
благожелательно поминали еще во Владивостоке. Залив там именно его
увековечивает, а не реку. На другой же стороне Амура, довольно далеко, но все
же и близко, виднеется плоский остров, по которому теперь проходит
российско-китайская граница. Самих китайцев сверху не видно, но какие-то
постройки уже есть, успели, черти. На нашей половине острова – ничего. Ну и
ладно. В Хабаровске весьма красивая и очень
длинная набережная. Говорят, сравниться может только с Ярославлем. Вообще я
раньше, до этой поездки, любила при
знакомстве с новыми людьми представляться так: Я с Волги! Из Казани! Волга, магическое имя, его свет и звучание
сразу придают значительности и шарму тем, кто прибыл с ее берегов. Но Амур! Он оказался ничуть не плоше
Волги, и даже похожим на нее: в нижнем течении, в районе Волгограда. И вообще,
когда в ответ на мое «я с Волги» звучало: а мы с Амура, с Ангары, с Енисея, с
Оби, – как-то я становилась скромнее… Все великие сибирские реки проплывали
перед окнами нашего поезда, и разворачивалась, расстилалась или дыбилась
хребтами, неохватная и необъятная, на тысячи и тысячи километров в лесах,
горах (наверняка полезных) и чистых быстрых водах, невероятно огромная и
богатая Россия. Мы такие богатые!! Почему мы такие бедные?! Почему Барыбинская степь, по которой,
как сказал профессор Кудрин, бродили миллионы овец и тысячи конских табунов,
стоит пустая? Почему население быстро и драматично покидает Дальний Восток и
Сибирь, а те, что остаются, надеются нимало не на Москву, а больше на Китай и
Японию?! Почему все так? Не дает ответа Русь… На конференции очень мне понравилось
выступление Юрия Михайловича Сердюкова. Ко всему, он еще редактор хорошего
журнала. Умный, грамотный, современный, красивый, несколько сумрачно, но
довольно патриотично настроенный человек. (По-моему, хороший политик).
Запомнилось, как он отозвался о своем пребывании в Америке: там давно решили
то, что у нас проблематично, а потому предлагать свои новаторские решения
проблем западной философии им не
надо. Я тоже так ощущаю ситуацию. Ну, поеду я в Америку. Ну, скажу им, что я
в наших местах специалист по современной западной философии. Что я услышу?
«Прекрасно, но у нас много специалистов по нашей философии… а вот не
расскажете ли о ВАШЕЙ чего-нибудь нового и прогрессивного?» Прогулка на катере по Амуру, очень
напомнившему родные края, понравилась мне в основном благодаря общению с
Тими. О нем следует сказать особо. Prof. Dr. dr.h.c., Timi
Ecímović, огромного роста плотный седой чернобровый красавец, на
вид лет за шестьдесят, точнее сказать не могу; родом из Любляны, живет не то
в Малайзии, не то в Африке, где обожающие его негры зовут его «мзе», а это
обращение к королю. (А по-грузински «солнце»). Член Европейской Академии Наук
и Искусств. Автор и хозяин стеклянного «Экодома»:
я его видела на нашем ТV. Проповедник философии жизни, философии природы и
экоэтики. Его английский очень прост и понятен, хотя говорит он о сложных
вещах: например, почему в Малайзии не следует открывать такой-то
нефтеперерабатывающий завод (он плюс ко всему экономист и математик). Прибыли
не будет, одни убытки. Это все с точными цифрами до сотых долей. Тими,
отправляясь в эту поездку, задумал доклад из четырех частей, хотел сделать
выступления во Владивостоке, Улан-Удэ,
Иркутске и Новосибирске. Насколько я знаю, он сделал только два.
Иркутск ему, как и мне, не понравился, однако мне он ПРОСТО не понравился, а
Тими заявил: я не чувствую, что здесь мне рады. Очень точно. Слушать Тими – одно удовольствие.
Вежливый, но не навязчивый, с огромным чувством собственного достоинства, он
присматривался ко мне и улыбался еще в порту Сок-Чхо. А тут, на Амуре, мы
как-то сели рядом, и он безраздельно завладел моим вниманием… Я подумываю о
дальнейшем сотрудничестве. Посмотрим, что можно сделать. Он сам попросил
перевести его книгу на татарский. А что? Зайду в какой-нибудь Магариф… чем
тот не шутит! Да и к тому же мой интерес к географии найдет применение. Итак, поплавав туда-сюда по Амуру, –
«до моста и обратно», – мы возвернулись к обычному своему режиму: роскошный
обед в ресторане «Суриков», украшенном его, Сурикова, знаменитыми картинами,
в том числе и по потолку; прощание, посадка на поезд, отправление. За обедом
меня опять не полюбил Виктор Тоевич, хотя я старалась сказать что-то лестное
типа уж мы-то с Вами понимаем,
сейчас не помню. Вот теперь и не важно. Хороший Хабаровск! Даром что там нет
своего отделения РФО. Зато в принимавшем нам Дальневосточном
государственном университете транспорта обучаются чуть не 25 000
студентов! Круглый стол, прошедший днем, был посвящен проблемам развития
российского Дальнего Востока. *** Тринадцатое августа, день смерти мамы,
я встретила в Чите. Не зная, как себя вести, перед этим тоскливо спрашивала
соседок в купе – что мне делать, как быть? Ольга сказала: надо накормить
конфетами трех детей. Наутро, когда прибыли в Читу, я раздала все конфеты, и
еще корейские, и уже поездные, трем студентам, что ехали с нами. Не помогло.
Тогда во время экскурсии, на смотровой площадке, откуда открывается вся Чита
и прекрасный вид на Яблоновой (и еще какой-то Казачий) хребет, в часовенке
Александра Невского, я купила и поставила за упокой души моей незабвенной
матушки Людмилы восковую свечу. Не помогло… В ту ночь я ее видела во сне. Она не
говорила со мной, а хлопотала вокруг папы, который, невесть почему, выглядел
очень молодо: кудрявый и черноволосый… Ах, теперь уже все равно. …Никто не любит говорить о смерти. Эти
страницы люди, даже ближайшие, тоже, наверное, будут пропускать, не читая.
Было бы сказано, неволить грех. Удивительно, что только один из всех
участников поездки, Чжан Бай Чун, сказал на одном из Круглых столов, что
самый важный философский вопрос – это вопрос о смерти. Да еще слепой Вишев
несколько раз на семинарах заводился о бессмертии… я не была. *** Чита – 307 тыс. жителей, Забайкальский
край – один из самых благополучных в России. 126 национальностей. Прекрасные
дороги. Нас приветствовали: министр образования Забайкальского края Киселев;
председатель думы Зеньков; ректор ЧитГУ Резник; председатель местного
отделения РФО Крылов. (Все эти детали я вычитала постфактум, из какого-то
отчета). Кстати, это отделение было открыто по инициативе И.Т. Фролова, он
тогда председательствовал и на учредительном собрании. Читинцы считают оз. Байкал своим.
Береговая линия в Забайкальском крае длиннее, чем в Бурят-Монголии; озеро
мельче, вода теплее, много песчаных пляжей. Туда мы не попали, только видели
снимки. Протяженность границ с Монголией и
Китаем – В целом Чита очень постаралась
встретить нас: лучше, чем Владик, и лучше даже, чем хороший Хабаровск. Сейчас
вспомнила: ансамбль народных инструментов был именно в Чите. Кстати, на
заседании Круглого стола «Человек в условиях трансграничья» я услышала, что
кто-то занимается семиотикой. Ясно, что я затребовала сих специалистов к
себе. Возле меня задержалась только одна дама, хотя в блокноте у меня две
фамилии: Филиппова и Соколова. Так и не знаю, которая из них сидела со мной
за обедом… та, что повествовала о своей работе «кэмэлом», фамилию не
идентифицировала. Мы рядом были и в автобусе на экскурсии, ездили в
замечательный музей и в церковь, где венчались декабристы. В музее перед
статуей Будды и макетами ламаистских храмов среди всяких колокольчиков я
спросила свою Соколову-филиппову: что принято приносить в дар Будде? Она
сказала: белую пищу. Сахар; молоко; водку; можно рис… (можно деньги,
чистоганом). Она мне поведала еще, и на полном серьезе, что в Забайкалье
процветает шаманизм; что она сама, чуть что, обращается к «сильной» шаманке.
Жаль, я так и не узнала ее как семиолога. Должно быть, интересно. Начиная с Хабаровска, пошли разговоры
о декабристах. Их поминали и в Чите, и в Улан-Удэ, и в особенности в Иркутске.
Выходит, все не-аборигенное население Забайкалья и Восточной Сибири – потомки
либо ссыльно-каторжных, либо казаков, либо тех и других. И каждый город на
Сибирском тракте начинался с острога – предмет гордости. Очень легко и
привычно местные говорят «каторжный край», «кандальники» и пр. …На экс нас сопровождал очень
начитанный и влюбленный в свой край студент-историк-археолог Алексей. На
груди, на тонком ремешке, имел он медвежий коготь. Погода стала прекрасная,
только в сопках, конечно, шевелился ветер. Вспоминается: вид на сияющий в
отдалении Яблоновый хребет; справа и слева по кругу сопки, внизу городок;
скрытое бисерной сеткой черное лицо шаманки в полной амуниции, с бубном и
колотушкой в этнографическом музее; зверская мина лысого музыканта с чудовищной
балалайкой и веселая улыбка его златовласой баянистки; золотой Будда – копия
того, что в каком-то знаменитом дацане; большие и малые звери тайги в
декарамах; озабоченный, истовый министр образования Забайкальского края;
добрая, донельзя ответственная, но все равно смеющаяся Татьяна Берднюкевич,
хозяйка положения; маленькая красивенькая бело-голубая часовенка, в которой
хозяин Байкала, бывший семиолог Мантатов приторговывал иконку, а я заметила у
него на плече огромного древоточца и указала на него. Бурят стал пытаться
смахнуть цепкого злыдня иконкой, а мы с «матушкой» хором закричали: да вы
что!!! да это же лик спасителя!!! После чего он с большим подозрением
осведомился: а вы разве не мусульманка? Нет, говорю, я атеист… и ставлю свечу
за упокой, и читаю молитву со стены, и перевожу «матушке» английские названия
на крошечных флакончиках цветочных эссенций, а сама вперемешку рассказываю,
как привозила эссенции из Каира, как служила в Казанской духовной
семинарии... А снаружи люди все слушают Алексея, одного из лучших краеведов,
делают панорамные снимки, смеются и удивляются, а мне все не становится
легче. …Банкет был шикарный. Концерт – тоже,
особенно дьявольский скрипач. Потом наши люди даже потанцевали. Я как-то
взбодрилась, и к концу вечера мы с профессором Сонгом сангом-янгом очень
чувствительно исполнили Sole mio на выходе из ресторана. У корейцев
замечательные голоса, я уже говорила. А мой голос, – я сейчас вспомнила, –
уже начал в тот вечер садиться… Ветер с океана, ветер в сопках, ветер
на Амуре, ветер на смотровых, ветер на Ангаре! Вот этот последний ветер,
низовка-сарма, и доконал меня. Но до тех пор было еще три дня. В Чите я, наконец, вступила в контакт
с известным испанским философом, Томасом Кальво, членом Президиума FISP. Он
ехал в Философском поезде с женой Мейте, Марией Терезой. Там была еще
семейная пара испанцев, но без английского языка, поэтому общаться я могла
только с Томасом. Он сделал хороший, краткий и ясный доклад на тему: «Условия
и правила рационального диалога». Потом я послала ему в президиум записку:
чем отличается научная рациональность от просто рациональности? Он ответил;
этот листочек и сейчас передо мной. Многое, сказал он, зависит от того, как
понимать самое науку… потом мы продолжили эту беседу, уже в Новосибирске. И я
рассказала, что в первый день Конгресса сподобилась вести секцию «Теория
познания». Он очень удивился, сказал – опишите все подробно, дал вместо
визитки рукотворную розовую бумажечку, и я заявила, что на афинском конгрессе
желаю руководить этой секцией уже официально. Он сказал: я – за. Однако не
все зависит от меня; свяжитесь с М. Степанянц. А этого мне как раз и не
хочется. *** …Утром 14 августа мы прибыли в
Улан-Удэ. Город расположен в долине р. Селенги, притока Байкала. Прием поразил: многоцветный и вполне
монгольский ансамбль песни и танца встретил нас на вокзале очень хорошим
профессиональным концертом. По окончании его плотные высокие молодые мужчины
поднесли vip’ам широкие голубые
ленты-шарфы, набрызгали на них молоком и сыпанули рису: «даем вам эти пояса и
эту белую пищу в знак уважения и гостеприимства». (Ах, вот только в эту
минуту поняла: на Конгрессе все были равны, и статусность никак не мешала,
про нее просто забыли. А в России она восстановилась сразу же). Любопытная деталь: чем беднее город и
его население, тем размашистее нас встречали. В Улан-Удэ нам задавали еду за
едой и концерт за концертом! Как же здорово в ДК культуры, где я нерасчетливо
села в первый ряд, пели и танцевали! Шитые сафьяновые «татарские» сапожки
порхали и вращались неуловимо, гибкие фигурки, не покидая места, передавали
конский поскок по бескрайности степи… Бескостные руки изображали не то
лебединый плеск, не то змеиный шип; яркие шелка с крупными узорами метались,
как языки костра на ветру… В особенности один артист меня просто сразил:
горловое пение, подлинное! Жаль, нимало не запомнилось имя, хоть я и
старалась. Расшалившись, я и сама спела вечером в конце банкета первого дня
татарскую «Идель бит ул». Голос не брал октавы выше малой; колорит песня
получила самый причудливый. Анды вспоминались, Перуанский соловей! Я потом
долго объясняла, что ее должен петь мужчина. В тот вечер я даже танцевала часа два
в своих новых, но уже пристрелянных босоножках! И не насторожилась пропажей
голоса, и не побоялась ночью полезть в почти холодный душ, а потом спать до
утра с непросушенной гривой под открытым окном, поскольку в комнате было
жутко накурено! Марина, комбатантка, дымила еще покруче меня… Общежитие, в которое нас поселили в
количестве 30 (тридцать), было наихудшим местом из предложенных. Вальтрауд
наутро восторгалась своей гостиницей «Бурятия» и рассветным видом из окна
восьмого этажа на круглую степь, окаймленную хребтом Хамардабан: IT WAS
BEAUTIFUL! Just like a post-card! Иностранцы, москвичи и «приближенные» жили,
безусловно, во вполне сносных номерах. Даже у Натана со товарищи был, по
крайней мере, душ и туалет. У нас Тридцати был один, пардон, юнисекс в конце
коридора, а в душе моментально закончилась горячая вода. Титан не справился.
Надо было видеть, как профессоря в набедренных полотенцах томились в очереди
в нужник и в душ, уже не стесняясь ни друг друга, ни присутствия дам… и ведь
кто-то вымылся-таки в холодной воде! И ничего ему – ей – не было. Никаких
бронхитов с пневмониями, никому ничего плохого не желаю, конечно! Ну ладно. Весь ночной вечер первого
дня в общаге, уже после банкета, мы праздновали день рождения читинки
Татьяны, которая организовывала нам встречу накануне. Я подарила ей одного из
трех фарфоровых беленьких с голубым веселых слонят из дацана. Мустафа –
красивейший турий рог в серебре, вез из дома (Кучуради он потом подарил
изящную вазочку красного дерева; это было в «баре», когда та вызвала его на
беседу о кавказских событиях; я переводила). День рождения удался. Голова
наутро потрескивала, да внимания-то я не обратила… Конференция в Улан-Удэ была задумана с
размахом. Все это дело происходило в Восточно-Сибирском государственном
технологическом университете и каком-то большом культурном центре. Во весь
рост и во всю ханскую ширь абсолютного диктаторства предстал Вячеслав
Мантатов, директор института устойчивого развития. Хотя название конференции
меня не слишком прельщало («Этика будущего: аксиология устойчивого
развития»), по приходе в большой затемненный зал я обрадовалась. Шел
слайд-фильм о Байкале. Почему-то Байкал я связывала с Иркутском; здесь же
оказалось, что 80% акватории и территории заповедника приходится на Бурятию.
В зале было темно и прохладно; объявили пленарное; я прикорнула у колонны,
готовясь терпеливо слушать; но тут – то ляпсус за ляпсусом с переводом (надо
было видеть этих беспомощно лепечущих ахинею буряток), то ляпсусы с
видеосопровождением, то просто ляпсусы… словом, задумано было хорошо, а вышло
достаточно жалобно. Вновь и вновь прокручивался тот же слайд-фильм. В итоге я
запомнила некоторые цифры, слова и выражения. Количество воды в озере,
количество втекающих рек, количество храмов разных религий и параметры
того-другого… но самая ценная информация была о Sgrol Ljang Ma, великой
Зеленой Таре. Дело в том, что мы были на экскурсии в
интересном месте под названием Иволгинский дацан, это центр буддизма всей
Бурят-Монголии, ламаистский монастырь. Примерно в ·
Зеленая Тара воплощает огромную
энергию (отсюда ее цвет). ·
Она мгновенно исполняет желания
того, кто начитывает ее мантру: Ум дари ду дари дари су ха. ·
Её поза означает окончательное
просветление. ·
Зеленая Тара возникла из правой
слезинки боддхисаттвы Арьябало. ·
Зеленая Тара принадлежит к
семейству Будды Амогасиддхи (трансцендентального будды). Вообще в дацане было чуть жутковато,
темновато и странновато, но все равно приятно. По периметру сидят идолы,
включая самого Будду. Потолок подпирают множественные деревянные резные
колонны; между ними широкие низкие лавки с плоскими цветными шелковыми
подушками; курятся благовония; в углу в сувенирном киоске моргает заспанными
глазками внушительная старуха; у входа – жбан священной воды. Честным образом
я купила массу сувенирчиков, полила на темечко водички, на улице покрутила
барабан счастья и пожелала себе чего-нибудь такого… Да видно, Будда не мой
бог. Всего в крае 14 дацанов, 12 буддийских
храмов, 17 – православных, мусульманских – нет. И самих мусульман нет. Байкал, седьмое чудо российского
света, глубоководный ( National main Holiday – Surharban. …Постепенно конференция укреплялась.
На ней выступило много людей. После обеда случилась одна новость и одна общая
неловкость. 1. Кучуради, выступая, как всегда, на тему прав человека,
неожиданно для себя показала мне, как надо гносеологически эксплицировать
понятия политической философии. Пригодно! 2. Выступавший сразу после Маркова
Третьяков обозвал любимую чумаковскую глобализацию бессмысленным словом, устойчивое развитие – оксюмороном, наш
строй – демократическим тоталитаризмом, и под конец возгласил, что критикует отечественных философов и историков: за двадцать лет не
высказано ни одной идеи! В особенности меня сразило хлесткое:
«Эксперты-политологи, это позорное семя околофилософской тусовки, заняли
места перед телевизорами». А философов нет как не было. Ай да Тойвович!!!
Тоевич! Товельевич! …Тут же объявили кофе-брейк; после
него я полезла на сцену, реагировать. Я тоже считаю, что в кои-то веки
практические, политические работники решили от отчаяния спросить совета, ну
хотя бы у философов: что делать-то, как быть?! Вы, последняя надежда, не
подскажете ли чего? А философы – ничего. Не то чтобы безмолвие, а –
бесплодие… слабосильно выглядят умозаключения наши. Не бодрят… Но Марков с
Третьяковым уже ушли. Я повторила, специально для зала, свою излюбленную
притчу на тему: ну, интеллигент, скажи что-нибудь искренне! Не бойся, уже можно! Теперь у нас гласность и
перестройка, давай скажи чё-нибудь! Сейчас уж можно! – «Мя – я – ау…»
(говорит интеллигент). (Комментарий. Это из старого фильма «Журналист»: «Вот
вы говорите – искренность. Я тоже за искренность. Но ведь что это такое?
Искренность, скажем, котенка – это «мяу»)… Друзьям понравилось. Тоевиевич не
слыхал. Когда я это попыталась ему пересказать, – уже в поезде, перед его
невнятной лекцией, – а, нет, вру, в ресторане в Красноярске, – он не понял.
«Пять тысяч лет развития философии – это вам не мяу», – внушительно сказал
он. Потеряв среди меня в рейтинге. (Но хорошо, что он еще надеется на философию, если не на нас). В целом Улан-Удэ показался очень
некрасивым и бедным, пыльным от близости степи, непонятной планировки. Однако
самая уродливая картина это памятник на центральной площади: огромная
десятитонная черная и страшная голова Ленина – куда Руслану с Людмилой! Черты
лица явно доказывают, что «Ленин – она нанайса была. Потому сто осень умная
была». Или – эвенка была. Нет, все-таки бурятское лицо… Говорят, в гинессе
эта голова зафиксирована. Вообще ни в одном из городов, что мы
проехали, памятники Ленину не убрали. Но этот – этот стоило бы, давно.
Антиреклама чудовищная! В Улан-Удэ я побоялась уехать на экс в
монгольское село Оронгой, не стала нарушать прямой запрет Чумакова. А наши
взяли да не побоявшись, поехали. А я проторчала с двумя пакетами, в которых
приходилось жить, на грязненьком крылечке столовки «Лира», не будучи в силах
подняться обратно на 5-й этаж общаги, два
часа с лихом. Словом, я была рада отбыть, хотя мы
плодотворно общались с Володей, Вадимом и Тими. …Только сейчас, внимательно перечитав
программу, я обнаружила, что Круглый стол «Диалог века: человек и природа» был посвящен Его
Святейшеству Далай-ламе Нгагванг
Ловзанг Тэнизин Гьямцхо, духовному лидеру буддистов Тибета, Монголии и
России. Лауреату Нобелевской премии мира. *** Дальше был Иркутск. Странно: заглазно меня привлекали
Иркутск и Новосибирск. В реальности они мне понравились меньше всего. А лучше
всех сибирских городов был Красноярск! В Иркутске Тими сказал, я уж
вспоминала об этом: I don’t feel being welcomed. Я тоже это почувствовала, и
в музее, и в ресторации… Но по порядку. 5 сентября. Прежде всего, в Иркутск мы прибыли слишком
рано: в полвосьмого, и, естественно, помчали на завтрак. Город, может быть, где-то
и привлекательный: купеческий, два-три барочных здания типа наших пассажей,
ненормально монументальный Александр такой-то в красивой кованой решетке, в
целом же – деревянная деревня. Нам достались «задние ходы и задворки»: центр
города весь взрыт и перекопан, в сентябре они ожидают приезда Путина. Поэтому
нас везли по немыслимым окраинным пыльным холмам; солнце стояло еще невысоко;
завтракать – по крайней мере, мне – не хотелось категорически. От экскурсии
мною тоже ничего не ожидалось… но зал, где нас кормили (какой-то пустующий по
случаю каникул колледж) оказался уютным, а закуска содержала внезапную
деталь: соленую, как мне показалось, селедку. Большую и светлую. От удивления
я даже откусила кусочек (селедка в 8
утра!) Люди, это был малосольный ОМУЛЬ.
Потрясающий вкус! Нежный, и нимало не отдает рыбой в худшем смысле этого
слова! А после холодной закуски принесли основное блюдо – жареного ОМУЛЯ!! А
потом еще кучу шоколадных пирожных на десерт. Мы дивились, но ели, понимая: в
другой раз не предложат… А позже, на берегу Байкала, на базарчике, Мустафа
обрел еще двух омульков горячего копчения, и пива. Вот это было да! Вот это –
рыба, и другой мне не надо! Однако до Байкала была еще чудесная и
восхитительная синяя Ангара. Мы летели по ней на сверхбыстром теплоходе на
подводных крыльях со скоростью Однако я этого вовремя не поняла.
Слишком все было эффектно, шумно-громко, бодро, энергично, – и вот уже
открывается, открылся нашим «восхищенным взорам» САМ БАЙКАЛ!! День встал прекрасный, теплый и
колоритный, только ветреный. Улан-удинцы говорили нам, что их побережье
Байкала лучше, чем иркутское. Там – песчаные длинные пляжи, вода сколько-то
прогревается, и можно купаться. Здесь же – крутые обрывистые скальные берега,
а вода – вечные +4°. Ну, max +7°. Купаться я, конечно, не рискнула. Как описать впечатление от огромного
чистейшего озера-моря, с вечными соснами по берегам, с туристическими
местечками вроде краеведческого музея или пос. Листвянка, гнездящегося вокруг
санатория «Маяк»: сплошь сувенирные магазинчики с бусами из местных камней,
меховыми бельками по 500 рэ и базарчиком с рыбой – омуль и хариус всех видов
приготовления? Жарко, ветрено. Музей хорош, хотя и мал для толп туристов.
Когда наши утянулись наверх, смотреть барокамеру, я подобралась к темно-синим
аквариумам… и тут на меня глянул большим ласковым и кротким глазом светлый,
телячьей кожи без чешуи, длинный и вместе круглый, омуль! Конечно, только
омуль может так выглядеть! Правда, подпись гласила «хариус»… Часть времени я
убила на поиски батарейки для умершего фотоаппарата (не нашла); сидя на
берегу, фактически на пыльном асфальте узкой набережной, сжевала биг мак,
презентованный за завтраком, запила проливающимся соком из коробочки.
Спустилась к береговой волне (купающихся было, однако, не так уж и мало).
Собрала маленькую серую гальку на память… что еще делать? Нам обещали
отъехать от Листвянки куда-нибудь на «дикий брег» и там «отдохнуть
посвободнее» часа два. Перспектива меня радовала: Байкал на первый взгляд
сильно напоминал огромный Яльчик. Однако когда мы погрузились на теплоход и
отправились выбирать дикий брег, небо устрашающе быстро потемнело, в зенит
поднялись облака-наковальни, вода стала серой, потом поднялся шторм, и наш
Метеор-Ракета не смог пришвартоваться нигде, даже у разбитого, но
действующего «порта Байкал». Поболтавшись в качелях волн, мы ушли вниз по
Ангаре обратно в Иркутск. Тот день вспоминается вроде как
кубарем. Одиноко и вместе с тем невыносимо шумно. Сильно и ярко, но как-то
иррационально все. Весело, приподнято, и в то же время как-то непонятно…
осталось ощущение бесполезности происходящего. Нельзя на Байкал на пару
часов, и все. И поскакали в большую некрасивую с очень низким потолком
ресторацию – столовку-переросток – на ужин. Омуль, правда, в меню
присутствовал. Но экс по городу действительно был малопонятный. Помню
двухэтажный домик, как-то связанный с кем-то из декабристов, скорее всего, с
Волконским; туда внутрь я не встряла, наших опять-таки было слишком много.
Вспоминается иногда и тот огромный памятник императору за отличной кованой
решеткой на высоком берегу реки. Да, вроде Александр был именно в Иркутске.
Вот проявлю пленки, вспомню поточнее. После 2-3 щелчков на Байкале любимый
Pentax отказал, и больше пленка не понадобилась. …Зато как красиво и ГРОЗНО вдруг
поднялись над озером-морем фиолетовые тучи, как заплясали барашки, и качка
все усиливалась, – как магически горело не скрытое еще облаками солнце, как
художественно зеленели пинии на скалах, как синел вдали Хамардабан, как
менялся цвет воды, побыв любым, даже багрово-оранжевым, серо-стальным и вновь
бирюзовым! Вот это все помню отлично. Байкал и Ангара неизгладимы из памяти!
Городские пейзажи и реалии путаю, а эти – нет! …Покинув непонятый Иркутск
(600 000 жителей, 5 университетов) после очень странного, –
вкусно-чрезмерного, опять-таки несвоевременного ужина, – мы устремились,
наконец, к Красноярску. *** Ах, Красноярск!! Не знаю, почему он
так сильно понравился мне, больше всех городов по дороге. Географический центр
России. Величиной как раз с Казань. Там было, во-первых, жарко, даже знойно,
и солнечно; во-вторых, нас там возили по самым главным улицам, а не по
задворкам; далее, там был САЯН!! Заповедник «Столбы», вылитые Säksische
Schweiz, одно из чудес нашего света; внизу Фан-парк «Бобровый лог»; речка
Базаиха (что-то в этом роде); красивый фуникулер: легкие, длинные кресла на 4
человека, набрасывается страховочная цепочка – и паришь над всем лесистым
Восточным Саяном! Я все боялась уронить босоножку, вот был бы номер. В центре города там возле оперного
театра есть статуя Аполлона на высоком постаменте и необычный бахчисарайский
фонтан, длиной в квартал, изображающий Ангару с притоками, в виде
аллегорических гречанок, одна краше другой, стремящуюся вниз, вниз, к
аллегорическому же Посейдону-Енисею с парусным корабликом в руках; и внизу по
направлению этого стремления там есть и сам Енисей. И именно к нему вечно
стремится красавица-Ангара, съезжая по огромным ступеням фонтана между
застывших по берегам в прекрасных позах эллинок – Бирюса, Мана, Ба… не то
Бабаиха, не то Бобруиха… та, что под Саяном течет через Фан-парк «Бобровый
лог». Наконец, там был превосходный
музейно-развлекательный центр с интереснейшей выставкой на три этажа,
посвященной Тунгусскому метеориту. И хорошая, ироничная, умная компания
местных философов. 6 сент. 2008 …Закрываю глаза и вижу ту же канатную
дорогу, адреналиновый, но медленный-медленный полет, а внизу змеится то, что
зимой будет горнолыжной трассой. Наверху большая беседка, поворот фуникулера
вспять; смотровая площадка; за хребтом, в относительной близости, сами редкие
Столбы, останцы древних гор. Очень похоже на Саксонскую Швейцарию. Уже
говорила? Зной… лесистая даль… воздушная высота… marvelous! В Фан-парке увидела ни в какие ворота
не полезшую картину. С высоты примерно в пол-горы мчится, заполошно
подскакивая, огромный, как дом, прозрачный, довольно мягкий жюльверновский
шар, явно упавший с самой вершины или с неба. Внутри беспорядочно
складывается, мечется и перекатывается человек. Поближе видно, что он
заключен в оболочке большого шара, как в батисфере, во вписанный шар меньшего
размера, как раз по Модулору, и тоже прозрачный. Это такой аттракцион.
Говорят, единственный в России (сгоряча нам сказали «единственный в Европе»).
Называется как-то на «зэ», от обалдения я сразу забыла. И полно желающих!!
Нет, уходит мое время! В детстве я обожала качели и карусели, бегала при
любой возможности в парк культуры, как будто готовилась в космонавты; в
молодости, в эпоху каратэ, я бы, конечно, не преминула, рискнула… а сейчас,
увы… Спустившись со «Столбов», мы на своих
пристрелянных автобусах проехали по безотчетно понравившемуся Красноярску,
пересекли по мосту Енисей и – поднялись на такой же высоты противолежащую
гору. Собственно, на ней-то и видны
огромные обнажения красной глины, давшие городу название. Смотровая площадка,
украшенная церквушкой, знакомой любому по рисунку на десятирублевке (только
теперь уже с крестом), давала замечательный обзор долины Енисея, города, гор,
реки, и – далеко напротив – Столбов. Я спросила двух местных интеллигентов,
видно ли отсюда то место, где мы днем были? Оба, независимо друг от друга,
отвечали однотипно: Да, да, конечно! Вон, видите, далеко на той горе, немного
справа – ПУПЫРЬ? Это и есть верхняя беседка канатки. Самих Столбов не было видно с этой
смотровой; они остались на противоположном склоне. Зато размах и удаль речной
долины оставляли чувство гордости. Сибирь!!
Вот она! Одно мне жаль: именно в Красноярске, таком
красивом, умном, гостеприимном, научная конференция фактически провалилась, и
провалили ее мы. Они-то, философская общественность, ведь все собрались!
Лето, отпуск, воскресенье, – нет, суббота была, ну да все равно! Помню в зале
нежный женский голос: ну расскажите же что-нибудь!! А мы, сытые, пьяные, нос
в табаке, обед в превосходном ресторанчике «Суриков» – (или то в Хабаровске
было? – ну да ладно, это тоже совершенно все равно), с брусничным муссом,
грибами и телячьей вырезкой, поездка по живописнейшим местам, куча подарков –
огромный календарь, книжки, открытки, – а мы, а мы! Сначала Чумаков говорил,
что Конгресс еще не осмыслен; занял пять минут. Потом Шарахшанэ рекламировал
Философскую газету; семь минут, но его прервали наши же. Потом вылез невыносимый
Фан со своим динамизмом. Потом все наши стали ерзать в креслах в том смысле,
что пора бы и на фуршет… Перед фуршетом был фантазийный
многоэтажный не то музей, не то выставочный зал, вобщем, некий Центр с
историческими декарамами, с ироничнейшей фотосессией о Сергее Ильиче Ульянове
со товарищи и «дочерью Наташей», в виде пленных французов, в рванье, но
улыбающихся, бродящих по сибирской тайге; все очень стильно. Ну и подборка
самых разных материалов, в основном тоже юмористических, но весьма внушительных,
– про тунгусский метеорит. Темный свет, яркие вспышки, странные звуки,
необыкновенные картины и муляжи, музыка, вой, свист… убедительно. Когда вышли с фуршета, стемнело,
закрапал дождь, а под портиком Центра стала собираться прогрессивная
студенческая молодежь. Мы постояли на прощание над набережной, да и уехали.
Жаль было, очень. (Не пообщались толком, не определились на будущее… Со
Славой Кудашовым только-только нормально заговорили… Хороший город для жизни,
а каков он для философов?..) Потом, едучи в поезде, мы попали в такой страшный ливень, фронт какого-то
циклона, что вспомнились корейские муссоны. И дальше непогода преследовала
нас до самой Казани: дождь, холод, в окно дует, в Новосибирске +15°, а в
Свердловске – только +12°… В Свердловске я уже не вышла; думала
отлежаться за денек. Вагоны наши отогнали в какой-то тупик, семья проводников
ушла «за помидорой на базар». В тоске я провалялась в жару и ознобе все
бесполезные сутки, хотя пыталась лечиться, и люди потом, жалея, приносили мне
кто стрепсилс, кто каметон, кто просто аспирин… Мудрый Мустафа, например,
вино принес. Но это уже были мертвому примочки. Я уже была больна. Но двое суток в Новосибе я еще
выдержала. Отель был неплохой, экс недлинный. Город большой, 2 млн.,
разлапистый, за некоторыми исключениями похож на второразядную некрасивую
Москву. Или на разросшуюся Самару. Дождь. В центре – парк и отвратного вида
бурое толстое здание, с колоннами по-гречески, но римским куполом. Я съязвила
что-то по поводу ентой архитектуры и в ответ получила обиженное: знаете, это
почти точная копия Венской оперы… я замолчала, но не передумала. Зато Академгородок, конечно,
понравился! В особенности сам университет. Дух академической свободы там
сохранился. Шел тот же самый холодный осенний дождь; мы ехали из Новосибирска
довольно долго (нас провожала милиция с мигалками, это из-за пробок), и
приехали в большой лес (как говорят, с опасными по весне клещами). И в нем –
коттеджики, трехэтажные здания и зданьица поменьше, хорошие дороги и
магазины, выставки, впрочем, все тонет в таежной зелени. Коммуна, коммунизм
братьев Стругацких! НИИЧАВО! Тили-ли, тили-ли, а дракона повезли… в институте
ядерной физики 25 000 сотрудников. У них и свой полигон. Сапиентис сат.
Но гуманитарные дисциплины тоже не забыты: археология, история, филология,
философия, психология, социология, экономика, журналистика + восточное
отделение. «За годы тяжелых десятилетий ни один факультет не был закрыт», –
сказал, выступая с докладом, ректор. Конференция была нормальная.
Называлась «Переосмысливая философию науки и образования сегодня». Приехали
люди из Барнаула, Горно-Алтайска, Томска, Омска и др. Выступал сначала зам.
губернатора Г.А. Сапожников. Доля Сибири в России: нефть 65%, газ – 85%,
уголь 75%, древесина 50% (что мне показалось мало). 45 вузов; 26 из них –
государственные. 170 тыс. студентов (~150 тыс. – государственные). Экспорт: технологии и программное
обеспечение, лазеры, приборы, оборудование для добычи полезных ископаемых. Потом пошло пленарное заседание.
Выступали, в частности, ректор НГУ В.А. Собянин, акад. В.В. Кулешов. Ни к
селу, ни к городу запомнилось из одного пленарного доклада: существует 6
нисходящих потоков в МАГМЕ. Все материки находятся на нисходящих потоках,
«задержалась» только Африка; она и вращает землю. Еще: «слияние миров»
запад-восток в области авиационного транспорта… новые механизмы тиражирования
успешного опыта технопарковой идеологии… Солнце, пассаты, Сахара и пр. тоже
подчиняются явлению бинара… при помощи магнитных волн открыт Чича (?), город
VIII века до н.э.; нам необходима венчурная философия, речь идет о
взаимоотношениях богатого и умного… ГенЭтика рожать нельзя клонировать…
Болонский процесс облегчает путь отъезда наших молодых талантливых
креативных: 30% учеников МГУ уехало… выпускник Гарварда получает 110 000
$… Я после на секции что-то тоже
говорила, о философии науки. Председательствовал В.Н. Карпóвич. Зал –
Физическая аудитория, амфитеатр, на правой стене фотографический портрет
Будкина, персонаж узнаваемо стругацкий. Смеющийся седой и бородатый старикан,
Отец-основатель, учитель шестидесятников. Очень понравились и тамошние ученые:
Валентин Никонович Карпович; Виталий Валентинович Целищев; Владимир
Серафимович Диев, декан философского факультета. Целищев, в частности,
говорил о тяжелом наследии политизации науки; о проблемах печати (подписку
имеют только «ВФ», а журнал это в целом [лишь] общекультурный; «Фил. Науки»
СО РАН – единственный); о необходимости «трибуны истинного мнения»… Нина
Васильевна Наливайко высказалась о насильственной бакалавризации и
декультурации. А Майер Борис Олегович сказал, что национальная система
образования («адаптации к обществу потребления») реформируется на деньги
Всемирного банка. Пожалуй, несколько позже я разберу и распечатаю записи их
докладов; но не сейчас. Сейчас у меня впечатление, что все
основное я уже рассказала. *** Дальше была Казань. Вечером 21
августа, проведя день частично дома, частично у Тимура, я приехала на вокзал,
провожать «наших». Все 60 с лихом человек
бродили по вокзалу и перрону в зеленых с золотом тюбетейках! Поезд
опаздывал отбытием, но никто особенно не жаловался. Стало темно, луна взошла;
люди обнимали меня и благодарили невесть за что. Кажется, за то, что я
казанка. Мне говорил потом Натан, кáк всем понравился город,
– экскурсия, прием, погода, люди, банкет, философский уровень (как они его
прочувствовали, I wonder?), университет, Кул Шариф, соборы, фонтаны,
тюбетейки, татарский ресторан, словом – все
в Казани. Был разговор о том, чтобы после Новосибирска следующий
всероссийский философский конгресс проводить именно у нас. Казань –
восклицательный знак на пути Философского поезда! – писали потом участники в
Вестник РФО. Приятно было слышать… значит, продолжение следует. Не буду
писать Заключительную часть. Bis dann! *** Это не заключительная часть. Это
необходимая благодарность. Я благодарю Александра Николаевича
Чумакова и Андрея Дмитриевича Королева за организацию этой удивительной, как
они называют, «Акции»: Философского поезда, как и за ранее состоявшийся поход
из варяг в греки. Трудно себе представить, как всё это оказалось вообще
возможно. Мы столько увидели! Столькому, взрослые люди, научились заново!
Спасибо вам за то, что всяли на себя этот колоссальный труд, заботясь обо
всех нас и об общественном благе. Будем ждать еще чудес. Bis dann! |
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
ЕГИПЕТ,
ДРЕВНИЙ СРЕДНИЙ И НОВЫЙ
…Это все Древний. Без условий, он интереснее
всех прочих – и средневекового, мусульманского, и сегодняшнего. Но я так и не
понимаю, почему. Исключительная прихотливая красота арабского востока
превосходит простые формы и линии языческого, а современные университеты,
библиотеки (боже мой, Александрия!), компьютеры, автомобили, виадуки, мосты
над Нилом и общеевропейская манера не уступят, скажем, нам. А все же, все же…
Древний Египет! тайна, ясная магия,
модные удлиненные фигуры – broad at shoulder, narrow at hip, – огромные глаза
в фас на лицевом профиле, ноги и руки тоже в профиль, длинные и стройные, в
незатейливых золотых, бирюзовых, сердоликовых браслетах (часто использовалась
также ляпис-лазурь). Плечи развернуты в три четверти. Спокойствие. В руках
«хлеб, цветы или ключ». Смуглые тела, роскошные черные шерстяные каре,
золотой обруч, цветной широкий воротник, потом ничего, потом красивая белая
ткань в один оборот – и все. Иногда – сандалии. Марево над гигантскими пирамидами в пылающий
полдень. Рев преувеличенных верблюдов и мини-осликов, «протяжные, сонные,
истошные крики разносчиков». Знойная бесчеловечная краса всегда разной
пустыни и мертвая серая сирень безжизненных гор над Суэцким заливом.
Ультрасиний разворот Красного моря, розовые пористые камни на островах.
Песчаного цвета антик Долины Царей в Луксоре и терракота Карнака – говорят,
циклопические сооружения раньше горели позолотой. Не знаю. Так, как сейчас,
тоже красиво. А Великое Зеленое Море в Александрии?!
А звероголовые боги?! А моя любимая богиня мудрости, Маат, с ключом жизни –
анх?! Her masculine
counterpart was Thoth and their attributes are the same. Like Thoth, she
was seen to represent the Logos of Plato. А черная загадочная Баст? А
парковые пальмы, а сфинксы, а вечный Нил?! А блестящее милое личико
чернобрового Тутанхамона, совсем мальчика, а мой любимый молодой Рамзес II,
летя на безумной колеснице, беглоразящими стрелами истребляет хеттов?! И правда, кому они нужны, хетты. Были
бы так же велики – что-нибудь осталось бы. Одним словом, Египет. КАИРСКИЕ КОНФЕРЕНЦИИ Все началось с получения следующего
информационного письма.
Татарстанское отделение Российского философского
общества Казанский Государственный
Университет Египет, Александрия-Каир 24 –
29 ноября 2007 года
Информационное письмо №1. Уважаемые коллеги! Приглашаем Вас принять участие в
международной научной конференции «Диалог цивилизаций: философские,
исторические и культурологические аспекты», которая состоится в Египте
(Александрия-Каир) с 24 по 30 ноября 1. Цель конференции Обмен опытом осмысления
цивилизационно-культурного, философского, религиозного богатства Запада и Востока с целью развития
межцивилизационного диалога в условиях глобализирующегося мира. 2. Организаторы конференции Академия наук республики Татарстан,
Татарстанское отделение Российского философского общества, Казанский
Государственный Университет, туристический холдинг «Единая Служба
Бронирования «КУРОРТИНФО». 3. Участники конференции Для участия в конференции
приглашаются представители вузов и научно-исследовательских учреждений –
специалисты в области философии, истории, культурологии, религиоведения из
России, стран ближнего и дальнего зарубежья. 4. Научная программа
конференции (секции) Примерный
перечень вопросов для обсуждения: Межцивилизационный
диалог в условиях глобилизации Ценности
древневосточных цивилизаций Египетская
цивилизация: прошлое, настоящее, будущее. Опыт
современного прочтения древнеегипетской философии Духовное
образование на Востоке Просвещение
на Западе и на Востоке Религии
Востока и светские ценности Социальная
и индивидная идентичность в цивилизациях Запада и Востока Планируется
провести одно пленарное заседание, на котором заслушать и обсудить доклады,
а также провести 3 круглых стола на тему: 1.Философский
мир Востока: традиции и современность 2.
Судьбы культуры в глобализирующемся мире: можем ли мы быть оптимистами? 3.
Запад и Восток: к новому межцивилизационному диалогу 5. Условия участия в
конференции Для участия в конференции просим Вас
выслать до 20.10.07 краткую аннотацию
текста выступления, заполненную
анкету-заявку на Email: tourfactor@kurortinfo.ru . Требования к оформлению
аннотации выступления: на русском или на английском языке
объемом не более 0.5 страницы, в текстовом редакторе MS Word. Материалы конференции
будут опубликованы в виде
сборника научных статей. …Так это все начиналось. Еще весной,
после какого-то из последних в том сезоне заседаний диссертационного совета в
КГУ, наш председатель Михаил Дмитриевич Щелкунов объявил: ребята, поехали в
Египет на конференцию! В ноябре!! Мало кто твердо мог сразу сказать, согласен
он или нет. Но нынче осенью я одна из первых сказала «да». Ноябрь для меня и
собственно по себе всегда смерти подобен, – это неизменная болезнь, тьма,
депрессия и проч. А в данном случае было не просто подобие, – меня посетила
сама Смерть, и в одном из ужасающих обличий. Унесла маму. Меня ждали безумие
и петля… Надо было как-то спасаться. Я согласилась поехать, старательно
сочиняла доклад, долго переводила его на английский… и вот! Вот как это было. Первое
путешествие 23 ноября После целого дня работы, – лекций,
консультаций, попыток защиты курсовых парой дюжин рисковых студентов, – я
осталась в институтском здании одна. Дело шло к девяти вечера. Еще раз
проверив вещи, перекинув через плечо основную сумку, а через другое –
драгоценную, с деньгами, билетами и документами, я храбро отправилась сквозь
крепкий ночной холод на вокзал. Над углом соседнего здания блеснула
бело-серебряная луна – полная! Идеально круглая, она ясно и ободряюще
смотрела, как я марширую в путь. Почему-то сев не в теплый автобус, а в
ледяной троллейбус, не доехав до места целую остановку, я пошла пешком по
скудно освещенному кварталу, равно боясь как милиции, так и гангстеров,
особенно в подземном переходе. Однако поезд подали вовремя; в купе мы
оказались, словно в СВ, всего вдвоем с милой девушкой, каковую, отмерзнув и
развеселившись, я развлекала до самой Москвы. Потом я много раз пожалела о
той бессонной ночи! Собственно, «сонных» ночей больше не было ни разу. 24 ноября На Казанском вокзале мы утром
воссоединились всей поехавшей в Египет Казанью, числом восемь человек.
Предводителей оказалось двое: сам Щелкунов и руководитель группы от
туристической фирмы «Курорт». Они довольно мирно поделили обязанности, – в
пути хозяйничает Евгений Павлович, на конференции – Михаил Дмитриевич. Потом
рослый, издали видный скинхед Евгений Павлович повлек нас на Павелецкий
вокзал, а оттуда электричкой в Домодедово. Само собой, в неудобном аэровокзале я
за день устала неимоверно; вещи деть некуда, притом добавилось третье «место»
– свернутая втрое и затолканная вкупе с зимними сапогами в пластиковый пакет
длинная черная куртка. Жарко, душно, томно; мелькают знакомые и новые лица,
общаться не хочется, хочется лечь. Тут подтянулась девятая наша, Людмила свет
Александровна, она, наотличку от всех, прилетела самолетом; мы с ней
скорифанились и пошли в кафе. Там можно было сесть и минуту посидеть за
двести рублей и наперсток кофе. Потом, наконец-то, наконец-то! таможня, дьюти
фри, коньяк «Камю» в дорогу (мудрая
подруга, недавно из Туниса, посоветовала: надо! там будет негде взять! мусульманская
страна!), потом посадка в самолет!! Боинг!!! так себе боинг. Но взлетел
здорово, быстро и без потерь. Стемнело. Показывали американский
фильм без идентичного звука; вместо того в наушниках звучал тягучий голос
муэдзина, призывавшего милость аллаха на рейс MS 779. MS – Mediterranian Sea... …А вот и оно, через пару-тройку
часов!! Под крылом в страшной вертикальной дали показалась россыпь золотой
пыли: огни в точности огибали родной европейский берег, я узнала очертания
ненаглядной моей маленькой Греции, чуть в отдалении – Турции. Огни быстро
уходили влево и вспять. Дальше – тьма. В иллюминаторе напротив
разворачивалась потрясающая душу картина: невообразимо огромное
волнисто-серое истончившееся пространство пронизывали острые длинные радужные
лучи ярко блестевшей, с приблизившимся немигающим взглядом, неумолимой луны.
Лик ее был не бледным, а серебряно-белым, а его выражение трудно передать,
разве что стихами. Что она несчастливо-тверда, непоправимо и принципиально
одинока, страшно далека от всего, неизменно-спокойна, недоступна и вечна. Что
она будет быть здесь, почти без воздуха, на карауле в бесснежной зиме ночи до
скончания времен и смотреть на миры все более строго и вместе с тем
равнодушно… что она утомлена, но это не важно… что селения блаженных смертным
с земли не увидеть, но стихи писать, призывая их в отчаянии или в порыве
вдохновения, надеясь на мистическое споспешество планеты поэтов – можно. Что
она вообще не «она», а «он»: воин бесконечной стражи, охранник безвременного
покоя и безмолвия. И темное нескончаемое море под крылом;
а через два часа – …нет, это надо испытать самому. Африка
показалась вдали, впереди по курсу, так же изумительно вертикально далеко,
так же тонко-огнисто, как и Европа, но – она оказалась ГРОМАДНОЙ! До плавно и
мгновенно-быстро отдалившегося окоема показавший себя ровный длинный берег до горизонта и невообразимо далеко за горизонтами был залит костровым
маревом мириадов угольков, озарен светом желтых и рыжих летучих пылинок,
декорирован тонкозернистым песком драгоценных копей, зернью сердоликовых бус,
бронзовой взвесью пудры, какой украшали одежды мраморных статуй, обведен
золотыми фестонами, кружевами и лентами нескончаемых дорог, мостов и
набережных царственного, нет, божественного Нила, нитями янтарных ожерелий
невидимых богатых кварталов и парков пламенного бесконечного Каира, диадемы
дельты… Боже сил! Никогда не забыть мне ночного египетского побережья
Средиземного моря, никогда и ни с чем адекватно не сравнить! Подожду, не
явятся ли стихи помочь мне! Но точно знаю: смерть стала отступать. Ей здесь не
место. Здесь не ее место, или она совсем другая в Египте. Ту смерть, что
забрала маму, сочинили не здесь. ………………………………………………………… В темноватом аэропорту, попроще
домодедовского, воодушевление спало, но теплая душистая ночь на привокзальной
площади, вся в пальмовых опахалах, лампионах, фонтанах и олеандрах, с
обелиском вблизи и минаретами вдали, обняла так радушно, так мирно! Это было до слез хорошо! Даже
проблема с отсутствующими визами ничего не сбила и не сломала, тем более, что
разрешилась через 15 минут огромной сиренево-серебряной маркой в паспорте.
Под потолком аэровокзала над нами завис в стремительном полете
золотисто-терракотовый сокол – Гор, Хорус. Эмблема египетских авиалиний.
Пальмы в кадках, улыбчивые черноглазые чернобровые люди, недолгое ожидание,
пара сигарет… Аль Кахира, Каир! Потом мы погрузились в шикарный
автобус с надписями Belquis Tours по бокам; нам представили гида, крепкого,
красивого парня в оранжевой рубашке, и отправили в Александрию. Дорога привела меня в тихий восторг,
хотя сейчас я не понимаю – чем. Наверное, усилившимся быстрым движением
чувством оживания. Мерцание огоньков и огней, украшенные цветными лампами
мосты и дороги, усаженные пальмами, мандариновыми рощами и олеандрами,
обрамляли ночь вверху и деятельную жизнь в искусственном свете – внизу. Ехали
столько же, сколько летели, часа четыре, но мне совершенно не надоело, хотя
усталость сказывалась; многие дремали; гид надолго замолкал; его рассказ я в
целом забыла, только вспоминаются сюжеты на военные темы и упоминания о нефти
и газе в пустыне и о соляных озерах на подъезде к Александрии. Товарка моя
спала, она вообще засыпает мгновенно и в любой позиции. Иногда на дороге
темнело; обводы фонарей отступали. Разочек мы встали у кафе на гигиеническую
минутку, и я лихорадочно попыталась в соседствующем магазинчике выхватить и
купить, наконец, в чем давно нуждалась, серые
туфли; сие не вышло, поэтому, сразу скажу, выступала я на международной
конференции в почти черном, блестящем «под мокрый плащ» костюме и в молочно-белых баретках. Это такое русское слово. А до серых туфель было еще
далеко: они дожидались меня в Сеуле. В Александрию прибыли, кажется, в
половине второго ночи. В отеле под названием «Пэрэдайз Инн»
нас ждали к ужину весь вечер, и ощущение было такое, что ждали, не сходя с
мест. Служение они изображают здорово. Небольшой и незатейливый с виду
одноэтажный отель на темненькой улочке в уголочке показался мне неожиданно
прекрасным и богатым внутри. Роскошные южные растения, вежливая рисепшн,
тонкое стекло, красивая удобная мебель, ковры. Ресторанные столы для нас были
накрыты к ужину в обычные часы; мы опоздали беспардонно, но недреманные
официанты стояли вертикально, метрдотель был изысканно радушен, а блюда
сготовили заново. Особенно вспоминается мне седло барашка, бывшее, кажется,
восьмой переменой. Правда, аль-кухуль, несмотря на свое арабское
происхождение, начисто отсутствовал. Ночью вместе еще с парочкой
неугомонившихся русских вышли мы на берег и глянули на длинные опененные
волны; под ногами неприятно волновался серый песок, в нем были натыканы
какие-то непонятные бетонные сваи с хохлами наверху, ростом метра по три. Дул
холодный северный ветер, я заворачивалась в родную телагу с капюшоном,
благословляя ее. Спали крайне мало и плоховато, – сказалась дальняя дорога, –
хотя номер был уютный и теплый. А ранним утром мы вышли после небольшого
приключения на солнышко – и попали в арабский рай. 25 ноября. Отель, как внезапно оказалось, стоит у
великолепного парка в первой линии на Средиземном море. Июньское солнце
озарило картину бесподобную: ковром по мягким возвышениям стелилась
коротенькая жесткая ярко-зеленая трава, как на поле для гольфа; ночью ее
подсвечивают маленькими цветными фонариками. Отрадно блестели три бирюзовых
бассейна с островками и беседками среди огромных листьев; напротив нашего
бунгало ожидало небольшое кафе под реечным навесом, прямо у воды. По белым
стенам рдели цветы, у крылечка на выходе шевелила крыльями финиковая пальма,
– и вообще пальм кругом было множество, включая и те трехметровые, на пляже:
совсем молоденькие, еще не развернувшие крылья. За пляжем щурилось от света и
блистало глубокой синевой неимоверное море… Сначала, однако, о небольшом
приключении. Мы с Люсей, невыспавшиеся и неготовые
к встрече с жизнью, кое-как сориентировались по поводу утреннего душа и
завтрака. Поесть решили в том открытом кафе. Люся ушла в ванную комнату; я в
полудреме ждала очереди. Я всегда, всю жизнь в этих командировочных очередях
последняя: из-за лени, из-за длинных волос – мне нужно больше времени, но
главное, из-за полного отсутствия необходимости завиваться, укладываться и
делать мейк-ап. Бог бережет. Даже вывела принцип деления всех прочих женщин
надвое: одни утром, вздыхая, говорят тоненько: наложить, что ли, краски
жизни? А другие, контральтно – ну, пора нанести боевую раскраску!! Так вот. Нужно уже встать и идти в
душ; делаю душевное усилие, встаю – и вступаю в целое озеро на полу!! Когда,
откуда?! Не было же! На целую ладонь по всему полу стоит прозрачная холодная
вода! Одновременно с этим вспоминаю: когда
выглядывала наружу, увидела, как один из наших – пожилой ленинградец – вышел
из своего номера, разделся, ухнул и залез в бассейн напротив. Господи, думаю
в недоверчивой панике, из-за него, что ли, вода вышла из берегов?! Авария,
катастрофа! Что делать? Вылетаю в пижаме и начинаю вопить:
help, help! На вопль прибегает толстенький, с оттопыренным задом, улыбчивый
египтянин in charge. Ахает, всплескивает руками, хватает пикейно-белые
купальные простыни и затаптывает их в новообразование! Оно не уменьшается; мы
вопим уже втроем, потом Люся внезапно совершенно трезвым голосом
устанавливает причину: она утром из любопытства приоткрыла громадный, до
потолка, холодильник. Видно, щелка осталась. За час он согрелся и весь вытек!
Втроем мы начинаем теперь уже хохотать. Араб представляется топ-менеджером и
обещает принести новые простыни. Вместо белых приносит оранжевые и много
меньших размеров. Очень жаль. Благодарим его и намереваемся уже
одеться к завтраку. Крутится, перемещается, но из номера не уходит. Чего
тебе? спрашиваю по-русски; осклабляется, жирно хлопает меня по спине и
объявляет: очень красивая женщина. И какие волосы! Не может быть, что
русская! Спасибо, спасибо, я не русская, отдельное спасибо, говорю, ну,
отчаливай уже!.. Несколько позже мы вспомнили памятку,
которую нам раздавали в турагентстве: в Египте принято давать бакшиш за любую услугу. Памятку
составлял главный помощник Жени коренной каирец господин Эссам, который
учился на журналиста в Ростове, потом женился на татарке и теперь живет в
Казани и пишет кандидатскую. Там в памятке было несколько важных слов: да,
спасибо, пожалуйста, добрый день… и вот это примечание, насчет чаевых. Поздно
мы спохватились и потом уже раздавали бакшиш направо и налево, но два раза
обмишулились точно: вот с этим потопом, и в конце, перед самым отъездом:
никто ничего не дал старенькому беззубому носильщику, а он так старательно
грузил наши чемоданы в автобус… искательно засматривал в лица… видно, денег
уж не было ни у кого. ………………………………………………………………. Нет, невозможно мне адекватно описать
свои ощущения! Всю жизнь веду дневники, уж и стиль, кажется, отработан, и
язык стандартизировался, – но Египет и
то, что всегда стояло для меня за этим словом-понятием, так же отличается от
увиденной мною реальности, как отличается от слова «Египет» слово «Миср».
(Они произносят даже «Мы-ср» в два слога). Ничего общего. Я не о том, что мне не понравилось в
Александрии или Каире, или в Сахаре по дороге оттуда туда, очень понравилось!
Хотя и не сезон, – но очень, ОЧЕНЬ ПОНРАВИЛОСЬ! А я о том, какой страх со
времени детских стихов Чуковского вызывала у меня Африка. «Африка ужасна, ДА,
ДА, ДА! Африка опасна, ДА, ДА, ДА! Не ходите в Африку, дети, никогда!» Сахара
– неминуемая гибель. И пирамиды мне издали загодя не нравились. Вызывали
смутный иррациональный страх, опасение и отторжение. Как ни притворяйся, а
западная пустыня с комплексом Гизы – царство загробное. Зато я очень ждала
встречи с Нилом. Ну как же: Гумилёв! «над тростником медлительного Нила, где
носятся лишь бабочки да птицы, скрывается забытая могила преступной, но
пленительной царицы… ночная мгла несет свои обманы, встаёт луна, как грешная
сирена… бегут белесоватые туманы…» А в действительности все оказалось
наоборот. Дельта Нила, произведшая такое сокрушительное впечатление под бортом
ночного самолета, – это, как и положено быть, множество рукавов довольно
мутной реки, совсем не впечатляющих. Самый широкий рукав с островами, делящий
пополам Каир, украшенный огромными зданиями и минаретами, вечерней подсветкой
и пр. – не шире Казанки под Кремлем. Но вот Сахара! но пирамиды!!! Египтяне не знали и не пугались ужасов
христианской смерти, видений ада и т.п. Пирамиды величественны и прекрасны,
их боится, говорят, само время, а сами они вызывают никак не страх, но –
восхищенную любовь и обожание. Пирамиды утверждают, ободряют потерявшуюся,
сокрушенную и ослабевшую душу. Не сдавайся, не плачь, душа. На той стороне –
тот же верный Нил, тот же солнечный глаз, та же пшеница вдоль узких полос
земли и тот же зеленый тростник окаймляет воды с теми же лотосами, а дальше –
та же пылающая красная пустыня, а за ней – то же синее море, а на дне – тот
же розовый жемчуг. Ничего не страшись, это только переход, посмотри –
солнечная ладья совершает его каждый вечер, так и ты приплывешь неслышно к
новому светлому дню!.. Луна, бог Тховт – параллель Маат –
мудрость. Мудрость состоит в том, чтобы,
пренебрегая мелочами, забывать их и
неотступно размышлять о Главном в Доме Скрытых Мест, в Пирамиде. Египет в два раза старше беломраморной
Греции и доводится ей Учителем. Мистерии древнегреческих жрецов
вдохновляли Платона не меньше, чем величественный образ Единого Бытия пера
«великого и грозного» Парменида, чем священная десятка и треугольный
арифметико-геометрический Космос пифагорейцев. А чем была бы Европа без Древней
Греции, без учения Платона?.. ………………………………………………………………….. Короче, еще до отъезда нам раздали
следующую программу. Составил ее, как потом выяснилось, мистер Эссам. Программа
международной конференции «Диалог
цивилизаций: философские,
исторические и культурологические аспекты» (Каир
– Александрия 6дн/5н) 24 - 30.11.2007
Срываться она, эта программа, начала
со второго дня. Мы должны были проводить конференцию в Александрийской
библиотеке (sic!), предварительно познакомившись с местным университетом и
его преподавателями. Ко времени второй поездки я уже знала, что в Египте,
кроме Моны Абусенны, философов нет. (Да и с ней познакомиться не удалось). Но
во время первого путешествия – еще не знала и ждала встреч с восточной
мудростью… …Ни с Александрийским, ни с Каирским
главным, ни с Хельуанским обещанными университетами встреч не состоялось, до
сих пор не знаю, почему. Зато экскурсии – да, были! Очень интересные! …Как обнаружилось после завтрака, наш
небольшой отель располагался в престижном месте: рядом с необъятным парком,
буквально оазисом, и на его территории – дворец короля Фарока, и не один.
Парк сейчас объявлен национальным, во дворцах – музеи. Большой наш автобус
еле-еле протиснулся во входные ворота, а дальше при каждом повороте
захватывало дух от ярчайших и вместе полных неги картин райских кущ. Почему я
не художник? Я бы по памяти написала эти картины: обнесенный высокой стеной
эдемский сад с высоченными пальмами над лигатурой моря, вынесенным в
бирюзово-зеленую зыбь островом и сказочным ажурным мостом, превращающим его в
полуостров. Дворцы за огромными коваными решетками, неописуемо разнообразные
формы деревьев и кустарников, броские краски, финифтью мелкие яркие цветы,
волнами эмали – крупные и не менее яркие. Мы бродили вокруг дворцов,
переходили по мостику на остров, ждали чудес. Сказочная красота настраивала
на веру в обретенное и воцарившееся, наконец, навсегда добро. Эссам и Валид, прогуливаясь неподалеку
от автобуса, уточняли, как оказалось, программу. За арабским дворцовым
комплексом последовал римский (амфи)театр под открытым небом, очень
эффектный, и тоже с акустической точкой в фокусе полкруга, как в Делфи;
слышен шепот и чуть не стук сердца, даже на отдаленных скамьях. По верху
театра идет широкая прогулочная аллея, украшенная множеством небольших
сфинксов, каких-то обломков колонн, более-менее целых, мраморных скамей и
вазонов (амфор) очень древнего вида. Оказалось, что это трофеи из дворца
КЛЕОПАТРЫ, обнаруженного в недавнем времени
в морском заливе на глубине 4- После обеда, которого не помню, –
только помню, что довольно долго добирались до него по дуге набережной,
уставленной обшарпанными высокими не очень цветными домами, – нас привезли в александрийскую библиотеку,
не на конференцию, а на экскурсию. Сказать, что разбежались глаза –
ничего не сказать. Я решила потеряться, постелись свою телагу где-нибудь в
затененном углу и умереть счастливой. Потеряться мне удалось лишь после
экскурсии, на улице, так что смысла в этой потере не осталось. Ну а внутри
библиотеки, во-первых, очень просторно, однако поделено на человеческой
величины помещения, во-вторых, четыре этажа вверх и семь – вниз. Во-третьих,
там пять миллионов оцифрованных томов книг, и подарки продолжают прибывать со
всех концов света. Стены, далее, украшены чем-то ажурным, что оказалось
специальными отверстиями для вентиляции, а колонны стилизованы под узкие
цветы лотоса, точнее, не вполне раскрывшиеся бутоны. В залах приличные
девушки-второкурсницы в хиджабах пишут курсовые на основе мировых шедевров.
Компьютеры листают седую и цветную историю, приближая прямо к рукам любой
понравившийся объект. В темноватых галереях – выставки оружия, костюмов и
драгоценностей самых разных народов, населявших Египет. Картины, офорты,
гравюры и скульптурные изображения чередуются с картами и какими-то
инженерного вида устройствами. Много прозрачных стен. В маленьком кинозале
начали мы смотреть захватывающий фильм – созданный молодым, рано ушедшим из
жизни режиссером на основе самого древнего папируса, какой хранится в
библиотеке (для обозрения выставлена, конечно, копия). Чудесная история о
красноречивом погонщике, чьих филиппик заслушался юный фараон, повелев
записывать речи несравненного оратора и учиться на примерах мастерству риторики.
Однако досмотреть фильм нам не дали: время, время, время! Бегом дальше! У вас
было семь минут на кинозал, а вы пробыли чуть не двадцать! Словом, это была классическая
rubber-neck operation. Рассерчав под конец, я зависла в книжной лавке на
первом этаже, приобрела плюшевого верблюда-дромадера для внука, назвала
Александром – по Александрии. Купила большую с иллюстрациями книгу про саму
библиотеку. Тем временем группа вышла на улицу и исчезла. Я стала их искать
и, к несчастью, быстро нашла. Что же было потом? Что там в программе? Не помню точно; кажется, снова еда, а
может, и нет; потом нас повозили по городу: запомнилась «Бомбейская колонна»,
которая на поверку оказалась колонной Помпея. Сказывается арабский акцент:
они озвончают глухие согласные (Я Ваз бриглашаю…) На плато примерно метрах в
четырех над улицей очень итальянского вида, на фоне ясного яблочно-желтого,
медового заката графически-отчетливо рисовались еще два красавца-сфинкса,
совершенно оживленного вида, вот-вот залают, – и одинокая, очень высокая,
коринфского ордера колонна. Восьмиэтажные дома тесно плотнились вдоль
узковатой улицы; вокруг колонны, видно было, велись замершие ввиду позднего
часа раскопки. Мы наблюдали, как вышло на променад население квартала; как
пили кофе, покуривая кто что, мужчины и женщины в маленьких кафешках; как
простодушно спускала на длинной бечевке хозяйственную сумку из окна верхнего
этажа молодая, но на вид пожилая из-за принятой здесь одежды египтянка, а
продавец внизу нагрузил ее провизией, после чего сумка быстро была
отбуксирована прямо на кухню. Я приобрела в маленьком магазинчике красивые
флаконы для невесть чего, в форме мечети, лекифа и лампы Аладдина. (Теперь в
одном из них – масло ладана, а во втором – сладчайшая “habibi”. Третий
кувшинчик, поменьше, разбился в самолете на обратном пути). Люся, оказалось,
нашла аптеку и за немыслимые деньги купила зубную щетку. Случился казус: с
нее взяли плату за лекарство, которое потребовал рассмотреть, а потом не стал
брать Валера Королев. Люся помогала ему с переводом, за что и поплатилась. …а потом быстро наступил вечер.
Успокоительно глянула на нас с невысокого чистого неба луна; полная, как и
подобает. Мы вернулись в отель, а попозже вдвоем пошли гулять. Вообще-то мы
искали какой-нибудь ночной рынок, посмотреть на местную экзотику и прикупить
еды. То, что мы нашли, – какое-то грязное пространство с небольшим
количеством неаппетитных банок и пакетов, – на рынок не тянуло, только на
экзотику. Дети ездили вокруг на велосипедах. Члены нашей делегации чинно
прогуливались в первой линии, где посветлее, по трое-четверо. Мы отдалились. Забрели на вторую линию, увидели в
отдалении красивую, высокую, светящуюся драконьими зелеными глазницами
мечеть. Приблизились. Постояли; скучновато; ушли на третью линию – облом!
Тьма тем; тишина; цикады. Ни души. Невысокие особнячки, прятавшиеся в черной
бархатной тени, совершенно нежилые, кажется, даже никем не охранялись.
Брусчатка и асфальт исчезли. Растрескавшееся покрытие под ногами не
способствовало гулянию on high heels. Мы сделали большой квадрат и вернулись
в гостиницу несолоно хлебавши. Но у нас с собой было. А в холле
Paradise Inn’а гремела арабская музыка, и танцевали молодые люди: праздновали
свадьбу! Поэтому мы развеселились, вышли на свою низенькую небольшую террасу
под пальмами перед бассейном, и с пользой употребили дьютифришный «камю». Сейчас я понимаю, что два-три дня в
Александрии слились для меня в один длинный день. Например, когда это было,
что нас подвезли к внушительному желтому форту каких-то ленинградских цветов
и форм, украшенному разноцветными флагами, а это оказалась арабская крепость
XV века, построенная на месте бывшего седьмого чуда света, александрийского
маяка? После библиотеки или до? Во всяком случае, именно на узкой площади
перед входом в форт, в толпе бродивших и сидевших на корточках торговцев
местными разностями обрела я, о чем давно мечтала, черную статуэтку, кошку
Баст. Украшения, предлагаемые тем навязчивым сервисом, показались мне тогда
слишком громоздкими, броскими и, честно говоря, безвкусными. Надо было все же
купить сердоликовые бусы… а впрочем, бог с ними. Зато простиралось, насколько
можно далеко, Великое Зеленое море, в тот раз не зеленое, а васильковое, и
веселились окаймленные серебром прибрежные волны… Но вот рано-рано утром, а возможно, что
и поздно вечером, мы выехали из Александрии в Каир. Дорога была та же самая, так
называемая пустынная, вся в померанцах, башенках, загородных дворцах и
пальмовых рощах. Краски Сахары не цвета песка, а скорее цвета апельсина, и
всегда меняются. Формы тоже все время разные. Неустанно следишь, неотрывно
провожаешь взглядом уплывающие дали, выглядываешь новые… да, вот вспомнила:
мы ехали днем, и космический вечерний закат встретили в пустыне. Почему же в какой-то момент Валид
оглянулся и сказал: кто все время спрашивал про пирамиды? Вон они. И тогда, в
ту минуту, это еще был золотой день! За окном автобуса с трудом проплывал,
маневрируя в толпе машин, пыльный белый лимузин, и его обгонял неспешный
мышастый ослик в когда-то цветной сбруе: весь Каир подолгу стоит в пробках.
Пешком далековато и жарковато, но явно быстрее. Встали в нескончаемой пробке
и мы; тут-то я и увидела… Поверх больших и небольших грязных,
серых, красных, сизых, новых и руинированных зданий на окарине Каира, поверх
крон деревьев и горизонтального марева над мегаполисом, далеко, покойно,
царственно стояли треугольные вершины орихалково-розовых пирамид. Я потеряла дар слова, мысли и дыхания.
Всего ожидала – но не этого чуть не ободряющего, чуть не отеческого
спокойствия, неподвижного ожидания, благостного вознесения, – опаловые
тетраэдры воздымались выше зимних несерьезных облаков и выше бледно-голубого
ближнего неба, как раз чтобы не повредить его полуденной неги, уходя в черный
ультрамарин неба верхнего. Что угодно – но не царство мертвых, не уродство
адских видений или траурных пророчеств апокалипсиса. Это не склеп; это Храм
воодушевленных надежд! Поверить в это трудно. Но то, что они
посвящены свету и благу, видно сразу, любому неофиту и каждому страннику.
Первое и последнее чудо света, пирамиды Гизы утверждают ЖИЗНЬ. Пирамиды
прекрасны, как сам Олимп – только они еще и рукотворны. В Египте сто пирамид, но Великая
Пирамида Хеопса – необычайна. Приведу здесь отрывок из любимого
своего Мэнли Палмера Холла «Инициация Пирамиды». Современный мир мало знает об этих
древних обрядах. Ученые и теологи одинаково смотрят на эту священную
структуру, удивляясь, что за острейшая и глубинная потребность подвигнула на
такой гераклов труд. Если бы они могли хоть на миг задуматься, они бы поняли,
что есть одна нужда в душе человека, способная побудить на такой труд, – а
именно, желание познать, понять и заменить ограниченность смертного характера
человека более широкой сферой божественного просветления. Поэтому люди
говорят о Великой Пирамиде как о наиболее совершенном сооружении в мире,
источнике весов и мер, подлинном Ноевом Ковчеге, начале всех языков,
алфавитов и шкал температуры и влажности. Немногие понимают, однако, что
Великая Пирамида является воротами в вечность. Хотя современный мир может знать
миллион секретов, древний мир знал только один – больший, чем весь миллион;
потому что миллионы секретов
рождают смерть, несчастья, печаль, эгоизм, похоть, скупость, а один секрет – жизнь, свет и истину.
Придет время, когда секрет мудрости опять будет преобладающей в мире
религиозной и философской потребностью. Настанет день, когда догмы рухнут. Из
холодного пепла безжизненных вероучений возникнут, подобно фениксу, древние
Мистерии. Ни один институт не удовлетворял столь полно религиозные чаяния
человечества, потому что со времени разрушения Мистерий никогда не было
такого религиозного кодекса, под которым мог бы подписаться Платон. Умирающий бог восстанет вновь! Тайная
комната в Доме Скрытых Мест будет снова открыта: именно в этих камерах Платон
столкнулся лицом к лицу с мудростью веков, персонифицированной в Мастере
Скрытого Дома. Пирамида вновь будет стоять как идеальная эмблема
солидарности, вдохновения, стремления, воскрешения и возрождения. Хотя песок
хоронит цивилизации, Пирамида останется видимым заветом между Вечной
Мудростью и миром. Еще должно пройти время, когда глас просвещенных будет еще
раз услышан в древних проходах, и Мастер Скрытого Дома будет ждать в
Молчаливом Месте пришествия человека, который, отбросив в сторону ложные
доктрины и догмы, будет искать простой истины и не будет удовлетворен ни
заменой ее, ни подделкой[2]. ………………………………………………. Вспоминаю, что вначале мы, двигаясь со
всеми авто, осликами и лошадками, тележками с улыбающимися арбайтерами,
апельсинами и зеленью, людским потоком, маневрирующими огромными автобусами и
т.д., выехали на Улицу Пирамид, где располагался наш отель Zocer, «Джосер».
Каким-то образом разместившись, пообедав (или нет?) и поглазев со своего
четвертого этажа на лиловый джакузи среди цветов и невысоких пальм во
внутреннем дворике, мы нечувствительно оказались опять на плато Гиза, у
подножья пирамид. Вблизи непреложно подтвердилось
ощущение величественного храма. Все пирамиды вместе, казалось, осеняла сама
богиня мудрости Маат. Органически смотрелись верблюды и ослики, смуглые
черноволосые люди в белых галабия и черных паранджах, платках-шарфах «арафат»
(не знаю, как будет по-арабски), прихваченных кольцами ободков на голове.
Вокруг простиралась пустыня, с одной стороны окаймленная далекими горами, с
другой – песочно-бурыми кварталами Каира. Всё портили торговцы в количестве
десятков тысяч, галдевшие, истошно вопившие, истерически припадавшие и
нешуточно крепко вцеплявшиеся в одежду присмиревших пугливых туристов.
Полицейских, в особенности пеших, меньше всего интересовала наша независимая
безопасность. А конно-верблюдные полицейские вообще, судя по всему, имели
контакт только с космосом. Когда, потеряв терпение, я тоже во всю головушку
завопила help! help! – один толстый полисмен двумя пальцами медленно извлек
из толпы оравших коммерсантов мальчишку, грязного и оборванного,
приторговывавшего тоже грязной и оборванной гармошкой открыток с видами
окрестностей, и вышвырнул его из общей реки голов, тел, текстиля, статуэток,
тростей, шкатулок и папирусов. Этим его вмешательство ограничилось.
Сердобольная Люся хотела даже найти мальчишку и купить открытки, но это
физически оказалось невозможно. Христос был абсолютно прав, изгоняя
торговцев из храма. Только самый крайний пиетет заставил меня сберечь остатки
настроения. Медленно пробираясь в сторону пилонов сфинкса у бальзамировочного
невысокого здания-лабиринта с тонкими колоннами малоприятного вида, я все же
аттестовалась к относительно молчаливому торговцу, запросив с него статуэтку
Маат. (Вон она горделиво посматривает на меня справа, со шкафчика). Торговец
сидел в тени какого-то прохода. Повинуясь внезапному отвращению, в зал для
бальзамирования, где за каждым углом мерещился Анубис, я не пошла. Жара и пыль сгущались. Крики стали
несносными. Я уже совсем было решила вернуться в автобус, но тут кто-то
потянул меня за рукав… Это оказался спешившийся бедуин.
Гешефт его был тонко продуман и сводился к следующему. Вся остальная потная
толпень утомленно двигается по одному и тому же маршруту, в частности, огибая
и осматривая большого Сфинкса с его левого
бока. А мой бедуин со товарищи придумал понимающих свою выгоду туристов
отвлекать от изнемогающей толпени, отводить секретной тропой на невысокий
холм с другой стороны и за умеренный бакшиш показывать внезапно открывающийся
правый бок чудовища, очень близко и
эффектно. Мы взобрались на возвышенность, где
перетаптывались пять верблюдов, четыре с живописными всадниками, один
налегке. Бедуины приветствовали мое появление на неизвестном языке, но
воодушевленно. Я лихорадочно думала, как им объяснить отсутствие мелкой
монеты и присутствие лишь карточки Visa, в тот момент явно бесполезной.
Бедуины выглядели воинственно, их было много, верблюды казались тоже боевыми.
Помогло неожиданное. Вид на Сфинкса в том месте открывается как-то внезапно,
меж двух стен, и очень близко. Двухсотфутовый монстр меня сильно отвратил и,
честно сказать, испугал. Я вскрикнула, почти искренне. От моего крика
шарахнулся в сторону нежный и стройный курчавый верблюд с хрупкой душевной
организацией… Как он завопил на всю ивановскую сахару! Как замотал змеиной
шеей, подвывая! кáк ошалелый, забывший обо мне хозяин обнимал его,
брыкающегося, мотающегося и ревущего львом и слоном одновременно, как
заполошно заметались джигиты-товарищи, как… Словом, я благополучно сбежала.
Ссыпалась с холма, пересекла, не оборачиваясь, поперек площадь между
пирамидами, Сфинксом и торговцами, вбежала в автобус и спаслась. …Мы потом еще раз приезжали на
пирамиды; вечером, кажется, следующего дня. Или нет, на пятый день… но до
того состоялась научная конференция. Участие в ней было нашей главной целью. Если не ошибаюсь, это было 27 ноября. Нас долго и вместе с тем быстро везли
на окраины Каира. Раннее утро было прозрачно-четким, город неспешно
просыпался: здесь принята ночная жизнь. Тысячи тысяч мечетей оглашались
звонким тягучим азаном. Тысячи тысяч финиковых пальм украшали путь. Мы были
разряжены, сонны и вместе с тем возбуждены. Университет назывался «Имени 6-го
октября»: это дата «их» революции, освобождения от англичан. Встретили нас торжественно. Ректор
произнес речь. Нам показали небольшой музей в холле (особенно понравился
большой баклажановый ибис, заключенный в стеклянном кубе). Университет новый,
частный, очень красивый и удобный, хорошо оснащенный, спокойный.
Преподавательский корпус был неплохо представлен: на заключительной
фотографии, должно быть, сбилось человек 60-70. (Любезный во всех прочих
случаях Ректор начальственно рявкнул на своих подчиненных, когда после этого
фотографирования каирцы стали обмениваться с нами адресочками). Почти все с
ноут-буками. Буржуазно одеты; много женщин; в паранджах – никого. Несколько
студенток на подмоге в хиджабах. Прохлада. Приятный полумрак рекреаций. Конференция открылась в небольшом
круглом зале на первом этаже. Комфортабельные бархатные кресла, длинный стол
президиума, кондиционеры, микрофоны, цветы и шамаили, растяжки-приветствия и
негромкий пристойный шум наводили на приятные мысли. После взаимных
официальных приветствий (Министерство образования и культуры, общество
российской дружбы, ректорат, ведущие ученые, их и наши) и официального
открытия нам показали красивый длинный фильм о пророке Мухаммеде (да будет
благословенно его имя), последнем и самом правильном. При прощании подарили
диск с этим фильмом. Я все воспринимала благосклонно-приподнято. Мой доклад был первый. Маленький конференц-зал, но при этом торжественный президиум, приветственные вступительные речи, лица египтян – если не красивые, то, во всяком случае, эффектные, большеглазые, чернобровые, улыбчивые; фотографы, телевидение, мультимедиа, все было на очень приличном уровне. Выглядела я хорошо (за исключением непонятных бареток; но их не видно из-за кафедры). Читала на английском. Называлось это | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
![logotip_rgb (2)[1]](book_of_travels.files/image016.jpg)
